«Ладно», — ответил я. Он прижал подбородок к груди и с тем исчез.
Я стоял без мысли сколько-то, а потом идеи закипели в моей голове. Господин в костюме сам проговорился: если пустота и бесконечность — это границы, назначенные свыше… Я немощной рукой потянулся за листком.
Но тут я умер от голода — хотя холодильник был полон еды. А пока меня этапировали в Мордовию, я совершенно забыл всё решение. Да и какой в нём смысл теперь? Туда — уже не передать ведь…
Когда Антон кончил свой рассказ, я не удержался, подскочил к нему и потрогал его лоб: холоднее банки пива, он ясно ощущался под рукой.
— Да мёртв ты, мёртв! Не надо суетиться, — успокаивал меня Вовчик.
— Но как? Но почему? — Я снова обрёл дар речи. Ненадолго.
— Да мне почём знать, как и почему? — хохотнул Вовчик. — Расскажешь — тогда поймём. Меня пока сюда вели, я что слышал: когда умираешь — ты как бы на стенку натыкаешься, картинка перед глазами делается, как экран. Вот. И если ты умираешь во сне, например, — то оказываешься в лабиринте, где тебя кормят, поят и не выпускают, пока конвой не придёт. Если самолёт разбился, — тебя по облакам носит. И типа того.
— Но какого хрена мы забыли в Мордовии?! — закричал я.
— Ну, Петруха своей истории не рассказывал, так что… Ладно, Антон, молодцом, хорош рассказчик. Теперь, Петрух, твоя очередь.
Антон отёр пот со лба и протянул руки к огню. Вафля от дыма чихала, но всё равно я курил как проклятый (Вовчик пачку вручил). А Петруха улёгся на землю — как это делают на сеансе у психотерапевта — и начал:
— Я вообще сам местный. При жизни держал кафешку придорожную у развилки на Саранск и Самару: «Поворот» называется. Меня станционным смотрителем ещё звали, но я прикола не понимал.
Жизнь была ничего. Жена, две дочки, сын, вот. Жили все вместе в этом самом кафе. У нас отдельная каморка была, там и ютились. Я сам устроил — удобненько так. Я техникой занимался, а жена на кассе.
Клиентура всякая — дальнобойщики, местные тусовщики, бродяги. Всех обслуживали от души, никто не жаловался. А потом приехала бабень эта московская. Очень, знаете, фигуристая — блондинка вся такая. Приехала и как скажет: «Трансцендентненько!»
Короче, сломалась у неё тачка: БМВ, хорошая, — уж не знаю, где она денег надыбала. Сломалась, значится, а она напросилась у нас ночевать. Не то чтоб жена моя обрадовалась, но я взялся машину починить.
«Я Ксюша, — москвичка грит, — поехали со мной в Москву?»
Ну я чё? Согласился. Живой-то я ведь был вполне ничего.
