Если поглядеть на нас просто, по-житейски, мы находимся в положении пассажиров, попавших в крушение в длинном железнодорожном туннеле, и притом в таком месте, где уже не видно света начала, а свет конца настолько слаб, что взгляд то и дело ищет его и снова теряет, и даже в существовании начала и конца нельзя быть уверенным.
Франц Кафка. В туннеле
— Он умер, — проговорила мама тихо-тихо в дальнем конце комнаты, походившей немного на коридор.
Папа сказал своё любимое: «Началось в колхозе утро!», — а Митя сделал вид, что не услышал: Митя сделал вид, что не проснулся.
— Что делать будем? — спросила мама. — Может, в ванную унести?
— Пусть тут полежит.
— А Митя?
— Что Митя? Он два года у нас. Хомяки вообще столько не живут.
Свет мелькнул, дверь проскрипела. Мама, вздохнув, тоже ушла. Митя выглянул из-под одеяла, порылся под подушкой и достал фонарик. Он умел включать его тихо: чтобы никто не заметил, накрыв краснеющей рукой.
В клетке, на опилках, валялось крохотное вздутое существо — Шустрик. Он лежал на коричневом боку, сладко высунув зубки изо рта: нос розовый, нежный, и белая кайма по лицу идёт. Если долго вглядываться — может показаться, что бочок его дрыгается. Митя просунул в решётку палец — чтобы Шустрик его, как всегда, укусил. Но не кусался он теперь.
Умер? Глупо. Глупо и непонятно. Митя полез в словарь Даля — стоял на полке: красивый и много томов. (Книжки у Мити хранили почему-то.) Искал на «у». «Ум», «умаять», «умеледиться»… «Умерщвлять»? Нет, не то. Мама ведь сказала просто — «умер». «Умирять», «умница», «умозренье». Бесполезная книжка! — Митя сунул том обратно и вверх ногами.
