Ужас был короткий — откуда-то вылез Даня. Раскопал мой адрес, в гости заявился. Коньяк, шоколад — всё красиво. Мой парень тоже дома был. Сидим на кухне, болтаем, на гитаре по очереди играем — душевно, в общем. Оказалось, Даня к полякам каким-то прибился — теперь по миру ездит.
Потом мой фолк-певец взял гитару и запел Гребенщикова. Мне стало жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса. А Даня вдруг как хватанёт его за бороду, кричит: ты, сука, Юду отобрал, а я тут как лох чилийский! Ну — я за тесак хвать. Думаю: отрублю Дане голову, — будет знать. Но жалко сделалось. Я тесак выронила, расплакалась и на пол плюхнулась.
Утешали меня вдвоём. Спать легли на одном диване. И вот, лежу я между двумя этими храписсимо, представляю, как встану, как буду варить им овсянку… Тошно! Я собралась тихонько, взяла гитару моего парня — и в дорогу. Как думаешь, в Хабаровске Дане взападляк меня искать будет?
— Я думаю, лучше обратиться в милицию.
— А. Ну так милиция в Тюмени вся под Веней.
Дама за рулём весь рассказ сочувственно охала. Когда Юда закончила, — повернулась и произнесла слова утешения:
— Бедная девочка!
Юда положила зубы на губу и выстукивала ритм по коленке, глядя в своё отдельное окно. Вдруг — резко обернулась и спросила у меня:
— А ты на гитаре играть умеешь?
— Нет, — соврал я зачем-то. (Да и борода у меня не растёт.)
От Ишима до Омска вёз дальнобойщик — сухой и очень молчаливый. Кажется, единственное, что он сказал, было:
— Нет, не понимаю я тебя. В чём прикол этого автостопа твоего? Вот смотрю я на трассу — и застрелиться хочется.
Я смотрел на трассу — прямую, как винтовка, — и мне тоже хотелось.
Высадил на Тюкалинском тракте. За лесом маячили две трубы асфальтового завода, впереди — теплотрасса. Я самонадеянно шагал в надежде скоро увидеть табличку «Омск». В ногах мокрело, на душе холодело, на небе темнело. Я опять вытянул руку. В машине даже не заговаривал. Слушал:
This is the only thing that I am sure of
And that’s all that lives is gonna die.
And there’ll always be some people here to wonder why.
And for every happy hello, there will be good-bye5. Через замёрзший Иртыш: белый и покойный. Высаживают прямо за мостом. Чугунный город. Меня приветливо обступают хрущёвки, которые сливаются в два бегущие здания — справа и слева. Чуть впереди — такой же точно домик шпилькой грозит небу. А на лавочке молчит старичок.
Местные научили меня, как ехать до Старо-Восточного кладбища. На дряхлом, с бархатными шторами, ПАЗике я ехал мимо похожей на пулю церкви и бесконечно серого завода. Я слушал «Петрушку» Стравинского и видел грязный, в потёках, забор ромбиками, который венчала унылая колючая проволока. А на нём — крупными белыми буквами:
