Тут старшина перешел на чуть менее уставной тон:
— По всему видать, эта машина — она ж летающий танк. Ни из винтовки не взять, ни из пулемета.
Старый коринженер глубоко вздохнул.
— Ты даже не представляешь, до какой степени прав, Назарыч. Танк БТ-7 видел?
— Ну, так много раз.
— Вот и его не пробить из винтаря. А если из крупнокалиберного березинского пулемета, да в борт? А? То-то ж. Правда, не факт, что с одной пули его возьмут, танкистам может и повезти. Тогда останется дырка в броне — а если удача отвернется? И потом, у финнов есть противотанковое ружье калибром двадцать миллиметров. Тяжеленная дура, чуть не пятьдесят килограмм, но если они додумаются… Ладно, с девчатами я еще переговорю, и с командованием тоже. Давай по техобслуживанию.
Старшина почуял, что неофициальный тон тут мало уместен.
— Докладываю. С привлечением военинженера второго ранга Шкляра проведена регулировка…
— Другими словами, мы не в состоянии их снабжать.
Эти слова произнес генерал Оскар Карлович Энкель, бывший поручик лейб-гвардии Семеновского полка. Он понимал толк в военном деле и очень много сделал для обороны Финляндии. Те укрепления, которые потом назвали "линией Маннергейма", по справедливости стоило бы именовать "линией Энкеля".
Но до этих слов прозвучали другие. Это были доклады с передовой и от командиров дивизионного уровня. Даже если генерал и отличался оптимизмом, то очень скоро должен был его лишиться. Пусть сведения о русском наступлении, полученные по горячим следам, носили в себе следы того самого, у которого глаза велики, но удержать в тайне все обстоятельства и, главное, все последствия было решительно невозможно.
О возможности "воздушного моста" никто даже не заикался. Очень уж явным было превосходство русских в авиации.
Снабжение окруженной группировки по морю (точнее, по Финскому заливу) также виделось, по меньшей мере, сомнительным предприятием. Вблизи мелководья скапливался прибрежный лед, что делало почти невозможным использование малотоннажного деревянного флота. Русские тральщики упорно прогрызались сквозь минные заграждения противника, создавая тем самым условия господства на море. Руководство финского флота не хотело рисковать двумя имеющимися броненосцами береговой обороны, поскольку для них открытый бой с русскими линкорами, даже устаревшими, мог закончиться печально. Да и задачу прикрытия Хельсинки с моря им никто не отменял.
У СССР было явное техническое превосходство на суше и в воздухе — по крайней мере, на одном участке фронта. К этому добавилось очевидное падение морального духа войск. Уже пошла в ход поговорка "Один финский солдат стоит десяти русских — но что делать, если их одиннадцать?" Она была в ходу и "тогда", о чем знали только те, кому это было по должности положено, но теперь у финнов подобное говорили (шепотом, разумеется) лишь там, где линия соприкосновения была не с этой треклятой дивизией осназа. Уж там соотношение живой силы в двух противостоящих друг другу частях было совсем другим. В любой армии мира "солдатский телеграф" работает безотказно, и армия Суоми не составляла исключения. Вот с Карельского перешейка и расползались, несмотря на героические усилия шюцкора, ужасающие слухи о ракетных обстрелах, после которых выживших вообще не остается, о бронированных автожирах, которым нипочем пули и чьи пилоты зоркостью могут потягаться с ястребами. Рассказы эти обычно сопровождались пояснениями вроде: "Мне-то повезло, я был как раз на расстоянии километра, а вот нашим…" или "Пекка всю ленту по "чертовой мельнице" высадил, а русский и не заметил". Были и более интересные рассказы; специалистов из германского, французского и английского посольств заинтересовали танки, стреляющие на ходу с необыкновенной точностью. Сущность технического решения была понятной: стабилизация ствола в двух плоскостях в соединении с превосходной оптикой; несчастье состояло в том, что такое находилось явно за пределами возможностей танковой промышленности наиболее развитых стран Европы. К тому же эти длинноствольные чудовища отличались превосходной броней, ибо ни одно из орудий, примененных против них, не смогло вывести из строя хотя бы одну машину. Француз, правда, не преминул отметить, что тяжелые танки FCM Char-2C также отличаются завидной броней, в ответ на что финские представители вежливо покивали. Они помнили, что этот плод французского технического гения весил семьдесят пять тонн, а калибр его пушки составлял семьдесят шесть миллиметров. Разумеется, сведений о весе русских танков не было, а вот калибр некий артиллерист, ухитрившийся остаться в живых, сообщил: никак не менее ста пяти миллиметров. Чуть меньшие по длине ствола пушки на среднем русском танке, возможно, были не столь эффективны, зато оказывали старшим братьям прекрасную поддержку огнем то ли крупнокалиберных пулеметов, то ли мелкокалиберных пушек.
