— Что? — спрашивает Мулагеш.
— Она была всем, что у меня осталось. Шара. Тринадцать лет, тринадцать ужасных лет я ждал ее, Турин. Я ждал от нее хоть словечка, ждал, что она скажет… что все наладилось. Но не дождался и уже не дождусь. Тринадцать лет прошло, а я все еще здесь, все еще жив, и моя рука все еще болит, и… и я в точности такой же жалкий дурень, которого Шара давным-давно вытащила из тюрьмы. Ничего не изменилось. Ничего. Только вот теперь у меня нет надежды, что изменится.
Мулагеш бросает взгляд на его левую руку.
— Все еще болит?
— Да. — Он открывает ладонь, показывает ей ужасный шрам. Печать Колкана: две руки, готовые взвешивать и судить. — Каждый день. Иногда сильнее. Я думал, боль пройдет, когда Шара убила Колкана. Но этого не случилось. — Он издает слабый смешок. — Вот и все, что мне осталось. Прочее забрали. Все и всех. Теперь это весь я. Собираю по крупицам воспоминания о людях, которых потерял. Пытаюсь спасти еще сохранившиеся фрагменты. Если я смогу уберечь дочь Шары, сделаю так, что часть ее продолжит гореть в этом мире, со мной, то, быть может… Может, я смогу…
Он умолкает, уронив голову.
— Сигруд… Сигруд, послушай меня. Сигню… — Мулагеш хватает его плечо, сжимает. — Ты не виноват в смерти Сигню. Ты это знаешь. Ты ведь это знаешь, верно?
— Даже если поверю, — говорит Сигруд, — не стану от этого более целым, Турин. У нас так много отняли. Я должен с этим что-то сделать.
Они долго сидят в тишине. Шрам на его левой ладони пульсирует и ноет. Мулагеш ерзает в своем кресле, и ее металлический протез тихонько звякает.
Сигруд тихо спрашивает:
— Могу я увидеть твою руку?
— Мою руку?
— Да. Протез.
— Я… Ну да, конечно.
Она протягивает ему искусственную руку. Сигруд берет протез с такой нежностью, словно это священная реликвия, и двигает пальцами, чувствует ход большого, касается каждой вмятины и царапины на металлической поверхности.
— Все еще держится, — шепчет он.
— Сигню хорошо над ним поработала, — говорит Мулагеш. — Она хорошо делала все, за что бралась.
Сигруд немного дольше держит в руках указательный и средний пальцы протеза — быть может, воображая, как их держала молодая женщина, создавая его.
— От нее осталось не только это, Сигруд, — говорит Мулагеш.
Он смотрит на нее, нахмурив брови.
— Она изменила Вуртьястан, — продолжает Мулагеш. — Она изменила Мирград. Она изменила твою страну. Все это никуда не ушло. И это стоит спасать. Как и тебя.
Он закрывает глаза и отпускает ее пальцы.
