— Спит, — удивленно говорит он.
— День был неимоверно напряженный, — отвечает Ивонна. — Давай отнесем ее в постель.
Сигруд берет ее на руки и идет в спальню, затем кладет на постель. Тати едва шевелится. Он понимает, что девочка, должно быть, совершенно вымоталась.
Сигруд и Ивонна возвращаются на балкон в молчании. Они пьют сливовое вино и смотрят на темнеющий городской пейзаж, не говоря друг другу ни слова, пристально глядят на едва заметные мерцающие очертания стен Мирграда.
— Это больше не наш мир, — произносит Ивонна.
— Да, — отвечает Сигруд.
— Я отвернулась от него всего лишь на несколько лет, и внезапно оказалось, что теперь он принадлежит ей.
— Да. Возможно, ее поколение обойдется с ним лучше. Если она научится прощать.
— Возможно. Я думала, что у нас все получится, у меня и Во, еще до битвы при Мирграде. Мы думали, что все изменим. Устроим радостную революцию.
— Полагаю, Шара думала так же, — говорит Сигруд, — когда она вернулась в Галадеш.
— Лучший мир приходит не в виде потопа, — вздыхает Ивонна, — но постепенно, капля за каплей. И все же иной раз кажется, что за каждую каплю приходится платить печалью и скорбью. Это нас разрушает.
— Тебя это не разрушило, Ивонна Стройкова, — говорит дрейлинг.
Она смотрит на него — сперва вопросительно, потом с полуулыбкой.
— Нет?
— Нет. Я думаю, ты спала. Но теперь ты проснулась.
Она снова поворачивается к городскому пейзажу, который полыхает в лучах заката.
— Я забыла про стены… До чего они странные. До чего невозможные. До чего все это невозможно.
Сигруд не уверен, когда они берутся за руки. Это просто происходит, это предначертанное движение, как падение листа с ветки. Пальцы у нее длинные, холодные и жилистые, но они кажутся очень жесткими и реальными. Он не помнит, когда в последний раз держал кого-то за руку.
Он также не уверен, в какой момент она его целует, — а она целует, в этом нет никаких сомнений. Это страстный поцелуй, но еще и отчаянный, как будто они два беженца, которые пробираются по спорным землям, не зная точно, что принесет завтрашний день.
Он не протестует, когда она ведет его в гостевую комнату. Не главную спальню, как он подмечает — она избегает того помещения. Но когда она заводит его в темную комнату, его внезапно охватывает мучительная неуверенность: Сигруд так долго чувствовал, что его присутствие приносит лишь горе любимым. Его попытки приобщиться к цивилизации, к домашнему уюту, к близости принесли один и тот же результат: трагедию и утрату, за которыми следовало отступление в пустошь, изоляцию и дикость, и сожаление о том, что он вообще попытался что-то предпринять.
