Рой часто вспоминал день, когда он упал в воду с огромной высоты моста. Под его сапогом обломилась доска, как в песне, и ухватиться было нечем — руки оказались заняты стальной пластиной, бросить которую он не решился — так и полетели вниз в обнимку. Енисей в те годы исправно замерзал, не то что теперь; случись его падение зимой, он бы разбился в лепешку. Но стояла необычно теплая осень, и серые пряди воды, закручиваясь, рябили и звали в таинственную глубину. Он падал медленно, переворачиваясь, как будто веретено разматывалось; а в воде сразу задохнулся, выпустил из рук свою ношу, продолжая вращаться среди струй, пузырей, серебряных косяков удивленных рыб. Теперь рыбы стали его стаей, как раньше — люди; и он, неразговорчивый среди молчаливых, чувствовал себя среди них не хуже, чем в обществе людей. В последующие годы он и сам иногда становился рыбой — огромной, остроносой — в бесконечной череде текучих перерождений (он слышал, теперь ему поставили памятник на крутояре неподалеку, выбрав почему-то именно рыбье его обличье, хотя бывали у него воплощения поинтересней).
…Рой перестал мотаться по клетке и замер, склонив набок мохнатую голову с маленькими круглыми ушами. На безопасном расстоянии от прутьев его клетки, обе руки положив на ограждение, стоял маленький мальчик в футболке с мультяшным уродцем и разглядывал медведя, словно что-то вспоминая. Осторожно, боясь спугнуть мгновение, зверь растянул черные губы в улыбке, и ребенок с готовностью улыбнулся в ответ. Рой охотно подмигнул бы смышленому пацану, но не мог позволить себе подобной фамильярности, все-таки он не просто пленный зверь, нет, не просто…
До того как стать человеком, рыбой, медведем, Рой был лесным богом, имевшим много имен, жившим в непроходимой чащобе, одетым в клочья тумана. Иногда ветер доносил до него далекий стук бубна и искаженные голоса, и, забавляясь, он принимал облик медведя, косматого гиганта: встав на задние лапы, он оказывался едва ли не вровень с верхушками деревьев; а иногда нырял в реку и гнался за сверкавшей серебром рыбиной, выставив перед собой растопыренную когтистую пятерню… А еще он умел летать на крыльях ветра, выть и хохотать на разные голоса, стелиться седым мхом, отнимать жизнь или даровать удачу на охоте. Чего он не мог — так это предвидеть, что время начнет застывать, густеть, и колесо перерождений, щелкнув в последний раз, остановится, как инженерный механизм на стройке, а сам он до конца времен застрянет в душном мешке медвежьей шкуры.
