Прошмыгнула к нашему столику, что-то шепнула Мишке в ухо. А может, не шепнула, а прокричала. Ничего ж не слышно, это ж бар. Я махнула нашим на прощание. Мишка вызвался проводить.
Ребята, вы серьезно?
Ай, все равно. Идем. Я держу дистанцию, а он — нет. Меня шатает от странного предчувствия. Или это Синяя Борода бродит и бередит?
— Миш? Мне пора… — шепчу я, а он не обращает внимания.
— Я живу вот здесь, — показывает на кирпичный дом. — У меня недавно дружок гостил. Оставил саган-дайля. Любишь чай с рододендроном?
— С чем?
— С тем! — тянет, дергает меня за руку. Пальцы впились в плечо до костей. Он тоже пьян, как и я. — Тебе понравится, Антонова. Не дрейфь.
Мне понравилось.
Я остановилась в прихожей перед зеркалом стереть помаду. Думала, будем чай, неприлично же пачкать кружки. Пока вглядывалась в отражение, не размазала ли красное по щекам, он подошел, я не услышала, а когда услышала, было поздно.
Он потянул за язычок молнии, раздался звук такой… такой… бззз — и я в мурашках вся — руки, ноги, спина. И меня — то в жар, то в холод, я ведь специально — платье с молнией! И его губы — на моей шее — знаешь, как это? Тебя кто-нибудь целовал в шею хоть раз?
И мы — всю ночь. Всю ночь, мама! И черный чай этот, с саган-дайля, в белых кружках с красными горохами! Пили на рассвете, смотрели на солнце. Огромное, холодное, серо-желтое. Но даже так — серо-желто, холодно — я чувствовала себя желанной.
Живой.
У меня есть дневник, ты знаешь. Я зову его log file. Он хранит все, что я накосячила, но не для покаяния, а для роста. Хотя помнишь, было дело, ты требовала записывать грехи. А потом — по праздникам — читать их на исповеди перед причастием. И священник все спрашивал:
— А прелюбодеяние где? А содомский грех?
А я отвечала:
— А нету, святой отец, — и ухмылялась.
А он мне:
— «А теперь отложите все: гнев, ярость, злобу, злоречие, сквернословие уст ваших; и не говорите лжи друг другу».
И я не понимала его тогда. А теперь — понимаю. Открываю дневник и пишу: «Бобровый log».
На склоне есть Илья. Он мой инструктор. Ничего такой. Однажды сделаю с ним себяшку. А Мишка…
— Ты никому о нас не скажешь, Антонова.
— Конечно, Миш. No problem.
Ты был прав, в сноуборде другие рефлексы. Начинаешь падать — выпрямляешь ноги, а надо сгибать. Начинаешь ускоряться — смещаешься назад, а надо вперед.
В декабре я как будто перешла на другой уровень ощущения себя. Поняла физику движения. Похудела. Обветрилась. Надела леггинсы, как и Тоня.
