Самое начало типично для ребенка — столкновение, инстинктивное желание победить, быть сильнее всех препятствий. У отдаленного потомка гетмана Сагайдачного, Константина Паустовского, читаем: «Казаки неохотно сели на землю. Буйное их прошлое еще долго докипало в крови. Даже я, родившийся в конце девятнадцатого века, слышал от стариков рассказы о кровавых сечах с поляками, походами «на Туретчину», об Уманской резне и чигиринских гетманах.
Наслушавшись этих рассказов, я играл с братьями в запорожские битвы. Играли мы в овраге за усадьбой, где густо рос около плетня чертополох — будяк. …И такова сила детских впечатлений, что с тех пор все битвы с поляками и турками были связаны в моем воображении с диким полем, заросшим чертополохом, с пыльным его дурманом. А самые цветы чертополоха были похожи на сгустки казацкой крови».
Даже в этом коротком описании детских боев, прямых столкновений детей друг с другом, хоть и в игре, уже явно проглядывает вторая сторона личности маленького Кости: поэтическая романтичность, та отрешенная лиричность в мире фантазий, которая долго так пугала его мать. Это она предсказывала ему нищету и смерть под забором, приговаривая, что у него «вывихнутые мозги и всё не как у людей».
Марина Цветаева для своей непохожести на других очень рано сама нашла точное себе определение: «Вот отчего я меж вами молчу: Вся я — иная», и не раз поэтически связывала это со своим «морским» именем: «Но душу Бог мне иную дал: Морская она, морская!». А за семь лет до ухода из жизни назвала себя «Одинокий дух. Которому нечем дышать».
А все у нее начиналось, как и Паустовского, с игры. В стихотворении «Дикая воля» так и сказано: «Я люблю такие игры, где надменны все и злы». Самоутверждение в будущей победе — как много об этом в ранних цветаевских стихах! Вот она барабанщик «всех впереди», вот в ее руках аркан, а «все враги — герои!», и она, конечно же, сильнее и быстрее их. Прямая борьба — кто кого! «Я — мятежница с вихрем в крови» — это тоже ее юношеское самоопределение.
Но жизнь всегда вносит свои коррективы и заменяет приоритеты и житейские установки на новые. И очень скоро Цветаева скажет: «Но знаю, что только в плену колыбели / Обычное женское счастье мое». Пришла любовь и стала главной в ее жизни. Но именно тогда она почувствует еще острее свою «инакость», свои «люблю» и «ненавижу».
В юности любовь у Цветаевой, казалось, била через край: «Я не делаю никакой разницы между книгой и человеком, закатом, картиной — всё, что люблю, люблю одной любовью», писала она в свои 22 года.
