Пока остальные отдыхали, дядя Володя, так звали хозяина, поведал нам недавнюю охотничью историю, начав ее такими словами: «Волки шибко марала режут. Топаков сказал, раньше по-другому было. Ему восемьдесят. А он лучшим был. Отец его в тайге пропал. Дед к себе забрал. Так он, малец совсем, с дедом бить зверя ходил». Немного помолчав, хозяин рассказал, что после прокладки неподалеку от этих мест линии электропередач, в оставшихся в тайге просеках чрезмерно разросся кустарник. И следом быстро стала увеличиваться популяция волков, облюбовавших эти невысокие густые заросли. Поголовье же марала резко уменьшилось. А значит, меньше стало еды на шорском столе.
Поэтому накануне нашего визита в Эльбезу озлобленные на хищников охотники во главе с нашим рассказчиком целую неделю шли по волчьим следам, но так и не догнали стаю. Как рассказал нам дядя Володя, волк, будучи умным и в прежние времена, стал еще хитрее. Например, уходя от преследования, эти звери оставляют одного из своих собратьев позади, а сами спешат вперед. Замыкающий серый, напротив, не торопится и нарочно старается быть замеченным охотниками, чтобы те приняли его за «хвост» преследуемой стаи. По мере приближения людей, плутая, он уводит людей их в сторону и затем пытается убежать. Вот и наши охотники, в конце концов, прекратили преследование и повернули домой, решив запить горечь своей неудачи.
Для ночлега нам предоставили соседский дом. Пытаясь уснуть в темной, похожей на кладовку комнате, где едва помещалась единственная койка, на подоконнике я заметил, какой-то предмет, освещенный, слабым светом луны. Любопытство перебороло усталость, и я подошел к окну. Там лежал обезглавленный заяц-беляк, который, как я узнал позже, был принесен сюда дядей Володей, чтобы поутру было чем нас накормить. Из-под подоконной доски, по беленому простенку текла черная струйка заячьей крови.
Утром отдохнувшие за ночь люди уплетали за обе щеки бульон, сильно отдающий дегтем, которым пахнет обычная еда этого зверя — таежный лишайник. Завтракать зайцем, с которым я разделил ночлег, я отказался. Под предлогом отсутствия аппетита.
После завтрака на крутой сопке, занесенной снегом, шорцы учили меня спускаться и подниматься вверх на «шанях» — шорских широких лыжах, обитых щетинистой кожей, снятой с голени жеребца. При подъеме в гору щетинки, направленные назад, впивалась в снег и не позволяли лыжам скользить вниз. В руках у меня была палка, похожая на длинное весло. Ею лыжник опирался на снежный наст, тем самым сохраняя равновесие. Этим же «веслом» выкапывалась белка из сугроба, в котором она пыталась спрятаться от охотника. Но палка-копалка не помогала мне при спусках даже на самой маленькой скорости: почему-то лыжи подо мной почти не скользили, и мне приходилось просто сбегать в них к подножию сопки, хлопая ими по снегу и иногда проваливаясь в него по пояс. Вид мой вызывал всеобщий смех.
