— Как по-твоему, старший сержант… А почему наш командир иногда… вроде бы хмурый?
Ковеза прищурился. Пристально оглядел напарника. Словно впервые встретил.
— Ишь, чего тебе взбрело!
— Я затем это спрашиваю, чтобы… Как иногда случается, не разбередить бы ненароком душевную рану какую-то…
— Не задавайся! Не твоим рылом хрен копать. И помощней тебя субчики были, которые метили разбередить. А не вышло.
— Признак сильной души, — подхватил Нечаев, нащупывая должный тон. — Умышленным наскокам она неподвластна… Зато чисто случайные зачастую способны.
Козеза перебил:
— А ты по какой пауке наставник?
— Литературу в старших классах. И русский язык.
— Видкиля вин узявся, такий закон, щоб и наставников на войну тягать?! — горестно вздохнул Ковеза. — Без вас управились бы…
Однако Нечаев ощутил в этой жалобе на закон едва прикрытое самоосуждение собственной, внезапно прорвавшейся грубости. Поэтому помалкивал, давая дозреть этому раскаянию.
— Не згода балакать о тим, чего сам не бачив, — нерешительно начал Ковеза и замолк.
Нечаев ждал.
— Слухай же… Був у них в полку храбрый командир. И був его замисник, хитрован и скорохват. Вин и зробыв — наклепав на старшего. И — на его место! Полк — поблиз границы. Фашисты шандарахнули — замисника чуток зацепило. Вин швыдко на газике вдогон лазарету. Зато наш командир огнем «максима» прикрывал всех, когда прорывались… А ночью разведчики вытягнули. Не то истек бы кровью. Вось и щемит у него сердце до сей поры.
Разведчик ухватился за обнажившийся корень сосенки. Да, не красноречив он был. Однако за немногие секунды рассказа — почти насильно выжатого из него — так волновался, что не сразу ощутил, как скользнула нога по откосу.
…Прислушиваясь к разрывам снарядов — немцы обстреливали лес из «самоходок», Клинцов сказал:
— Слово «малодушие» у нас имеет лишь один единственный смысл. Это недостаток отваги. Попросту трусоватость, узковато, по-моему. Хотя в главном и правильно. Прислушайтесь к звучанию: малодушие… Мало души, значит. И самое отвратительнее малодушие, когда стараются не ради победы, а ради своей шкуры.
Клинцов помолчал. Переждал: где громыхнет «отшелестевший» над головами снаряд? Многие взглянули на компасы, когда рвануло…
— Снова очередную площадь обрабатывают, — заключил Шеврук. — Зараз подадимся в уже крапленую…
Клинцов наклонил голову, соглашаясь. И продолжал:
— По-моему, у нас важнее, чем в обычном фронтовом подразделении, сознать емкость этого понятия — мало души… Мы с командиром видели, когда набирали добровольцев: некоторые вызвались идти в тыл врага прежде всего потому, что видели множество возможностей отличиться. Притом лично. В этом, вообще говоря, нет ничего плохого. Кому только двадцать, ясное дело, тех обуревает стремление проявить себя. Помнишь, — Клинцов быстро повернулся к Шевруку, — как мы перед отходом свои восемнадцать лет вспоминали?..
