— Врачи, — сказал пастор. — Эти зазнайки-врачи. Они со мной разговаривать не станут, если я не заручусь подписью ленсмана или юриста.
— Я не юрист, — сказал ленсман.
— Я знаю.
— Думаешь, поможет?
— Конечно, — сказал пастор. — Несомненно поможет.
Ленсман обмакнул перо в чернильницу, подписал донесение и спрятал копию в левый ящик письменного стола. Он был худой, руки и ноги — длинные и большие, и он удивленно щурился на пастора, доверительно сообщившего ему, что все выяснения в общем-то совершенно напрасны.
Пастор понимал, что бесполезно просвещать ленсмана насчет фактической стороны дела. Разве можно дать показания о том, как Марен Грипе проснулась от звука упавшего на палубу троса, или что по ночам, когда она была совсем молоденькой девушкой, ей снились мертвые матросы. И уж совсем глупо рассказывать о кожаных брюках Тюбрина Бекка, зато ленсман уж точно прислушался бы к его словам, начни он говорить о ресторанчике Толлерюда или о Тюбрине Бекке, от взгляда которого собаки начинали визжать.
Собственные мысли по поводу всего случившегося на острове пастор не хотел доверять никому, кроме Сюннивы, и, когда он делился с ней своими соображениями, он непроизвольно заметил, что она очень красивая, а она смотрела на него и улыбалась, и он снова почувствовал, как от тика дергается верхняя губа. Так случалось всегда, если вдруг приходили мысли о бесполезности, ненужности пасторского служения, становилось трудно дышать и перехватывало горло, тогда он шел к окну, открывал его, прислушивался к шуму моря по другую сторону фруктового сада и молчал, молчал удрученный, не зная, что ему делать.
— Что я должен написать? — спросил ленсман. — Помоги мне, я обязан написать донесение врачам в городе, написать о пьяной женщине, которая повстречалась с поляком.
— Он голландец, — повторил пастор.
— Ты уверен?
— Он иностранец. Разве этого недостаточно?
— Нет, — сказал ленсман. — Возможно, для врачей достаточно. Но не для начальника полиции. Они обязаны переслать донесение дальше.
— Кому?
Ленсман вместо ответа выпустил воздух изо рта. Сложил губы дудочкой и выдохнул.
— Это обязательно надо написать сегодня? — спросил пастор.
— По-твоему, это глупо? Я и сам понимаю, но это важно.
— Что важно? — спросил пастор.
— Что он иностранец.
— Для меня — нет.
— Она, что, и вправду помешалась? — сказал ленсман, перелистывая бумаги.
— Выглядит, что так.
— Когда она родилась?
— Ей за тридцать, — сказал пастор. — Я думаю, от тридцати до сорока.
