Но – странное дело – так и не связавшая нас любовная связь, ирреальная, а не телесная, тормозила мои поступки. Я не мог отрешиться от мысли, что либо Клава пожертвует своим благополучием ради сохранения отца ребенку, либо та милая и решительная девчонка, что так выдержанно ожидает меня в Москве, – чем черт не шутит, вдруг верховный генератор зла перестанет функционировать – все же дождется своего. И все эти мысли теснились во мне в ночь нашей первой близости с Галей любимыми строчками Блока:
...Свободным взором
Красивой женщине гляжу в глаза
И говорю: «Сегодня ночь, но завтра —
Сияющий и новый день. Приди,
Бери меня, торжественная страсть,
А завтра я уйду – и запою».
Но настало завтра, и обнаружилось, что и в сияющем и новом дне хочется повторения ночи. Хочется все так же тесно сомкнуться на узком диванчике телами и говорить стихами о стихах и беседовать о музыке – и нежным словом, как заветным ключом, раскрывать дверцы души. И снова была радостная, горячая ночь, и новая музыка, и новые стихи, и новые беседы обо всем на свете и о многом прочем. Мы сомкнулись и душами – единственная связь, которая, как хорошее вино, не ослабевает, а крепнет с каждым прожитым днем, с каждым ушедшим годом. Вполне по тому же Блоку в том же великолепном стихотворении:
Сегодня ночь – и завтра ночь!
Реальная ночь тоже всесторонне обложила нас. В том, что ныне прозаически называется «окружающей средой», а раньше именовалось таинственно – «природой», ширилась полярная темь. До первого проблеска солнца оставалось еще более месяца. А в стране ширилась ночь политическая, выискивались и искусственно создавались космополиты – благородному наименованию придавался оскорбительный смысл. Страну леденила холодная война. Багровой раковой язвой рдела Корея. Мы ждали больших перемен – и, естественно, к худшему.
А затем показалось солнце – астрономическое, а не в политике. Полярная ночь переходила в полярный рассвет. Рассвет ознаменовался скандалами. У Клавы отказали нервы. Я и раньше неделями к ней не являлся, она воспринимала это спокойно. Она знала, что я не снесу долгой разлуки с дочкой и, во всяком случае, когда придет срок приносить то, что она деликатно называла алиментами (мы с ней не регистрировались в загсе), непременно явлюсь с приношениями, а значит, хоть на ночь останусь – большего ей и не требовалось. «Новую хахалю завел? – почти беззлобно интересовалась она при встрече. – Заводи, заводи, ты без этого не можешь, а мне все равно – давно тебя не ревную. И ревновать не буду, хоть десятерых навесь на шею». Но, узнав, что появилась Галя, она каким-то сокровенным нюхом учуяла, что новая моя подруга нечто более значительное, чем все прежние. Мы встретились на улице, она выговорила мне, что совсем забыл о Нине, девочка спрашивает, где отец. В голосе Клавы путались плохо сработанная ласковость со столь же плохо прикрытым раздражением. Расчет был безошибочен: узнав, что меня хочет видеть дочь, я всегда бросал все дела и спешил к ней – забрать из детского сада и привести на квартиру к матери. На этот раз я отговорился занятостью и улизнул.
