«Я не хочу, чтобы литературу заселили Васьки Солдатовы,— продолжал Симонов,— потому и вытащил тебя в нашу газету. Но дело не только в твоём таланте излагать на бумаге свои мысли. Это только необходимое, но недостаточное условие, чтобы стать настоящим писателем. Я утверждаю, извини за «высокий стиль», что настоящий писатель — это совесть нации, это боль нации. Я вовсе не хочу этим сказать, что писатель должен отвечать „за всю Одессу“, но то, что без совести не может состояться настоящий писатель — для меня несомненно. Твоё поведение тогда на плацдарме отчётливо показало, что ты, прежде всего, порядочный человек. Надеюсь, таковым и будешь всю оставшуюся жизнь. Хотя, думаю, для тебя уже не секрет, что порядочным и совестливым тяжелее живётся, да и гибнут они значительно чаще. Так уж природа устроила: сорняки более живучи! Вот и среди нашего брата-писателя многовато сорняков. Знаешь, когда решался вопрос о твоём переводе, к Ортенбергу прибежал один наш… Ну не буду называть фамилию… Он, в общем-то, и не плохой мужик… Зачем, говорит, брать варяга, что у нас, своих фотографов нет? Это он прознал, что ты и фотографировать мастак. Испугался, что ему конкурент будет. Ты представляешь, что ему Вадим сказал? Говорит: фотографов у нас навалом! У нас художников раз-два и обчёлся! Вот за это я его и уважаю, и люблю! Он — человек!
Да что ты меня всё Михайлович, да Михайлович? Я же просил без званий! Я и старше тебя всего-то на пять лет, а талантом сочтёмся после, лет эдак через пятьдесят! Я, как увидел тебя на плацдарме,— думаю: надо попытаться что-то сделать, чтобы он остался жив, чтоб его не убили… Ха-ха-ха, можно подумать, что в нашем положении можно этого избежать!.. А это что за горючка?» Водка кончилась, и я уже по второму разу разливал серёгинскую флягу. Объяснил Симонову, чей спирт пьём… Посетовал, что не смог всерьёз поговорить с таким боевым офицером, как Серёгин. Кстати и рассказал о задании главного редактора написать статью-репортаж об «идеальном» офицере, рыцаре без страха и упрёка. При этом я неудачно и даже пошло скаламбурил: «Этот чудо-офицер офицерам всем пример!» Мне стало неудобно, я покраснел. Но Симонов вдруг посерьёзнел и сказал: «А знаешь, мне рассказывали про такого. Я даже всерьёз думал с ним поближе познакомиться… Думал, может, для будущей книги готовый герой. Есть у меня серьёзная тема, когда уж до неё доберусь? Но доберусь! Может, и смешно, но представляешь — я ещё толком не знаю, что будет в этой книге о войне, а название уже знаю: «ЖИВЫЕ И МЁРТВЫЕ». Так будет называться эта книга, если, конечно, меня раньше не убьют… Но не получилось с ним познакомиться: то он на задании, то бои, а тут и я заболел. Теперь вот надо в Москву отчаливать. Отдаю его тебе! Зовут его Олег Стрижевский, старший лейтенант по званию, командир отдельной разведроты этого вот танкового корпуса. О нём подробнее может рассказать майор Моргунов, начальник оперативного отдела корпуса и хозяин этого блиндажа. Я даже попрошу его об этом. И попрошу познакомить тебя со Стрижевским, ибо в моём понимании Стрижевский — это тот человек, которого ты ищешь, о котором надо написать обязательно. Но уговор, если твой очерк получит обещанную премию — пропьём вместе!»
