Мария и Зоя периодически ругались и пугали друг друга фининспектором: Мария орала: «Вот я расскажу, что ты нелегально шьешь!», а Зоя парировала: «А я напишу — куда надо, что ты аборты подпольные делаешь». Оружие было обоюдоострым, и, конечно, никто никуда не заявлял. Мирила их моя мама, которую чрезвычайно уважали за «ученость».
Раньше квартира полностью принадлежала Зое, но после войны из-за нищеты и запоев они продали одну комнату сначала моей маме, а позже вторую — Марии. Понятно, что продали неофициально, но подробностей этой сделки я не знаю. Мама заодно купила и маленькую кладовочку в коридоре, и Мария ей сильно завидовала. А вместо кухонного стола у нас стоял огромный деревянный сундук.
Одной из маминых подруг всю жизнь оставалась Ольга, заводской врач, которая принимала у мамы мои роды в 1944 г в Бердске. Муж Ольги, архитектор Евгений также часто уходил в запой, так что в моем сознании надолго сохранилась взаимосвязь между пьянством и искусством. Дочь их звали Юля, мне она казалась очень симпатичной девчонкой, хотя и «староватой» для меня. Евгений жену к плите не подпускал, так как пищу ее он есть не мог, зато сам он готовил великолепно, с большой фантазией, мог изготовить торт из картошки. Вещей он не продавал, а в запое бегал за женой с ножом и кричал: «Сама ты жидовка, и дочь твоя жидовка!». Его угнетало, что дочь у него по матери еврейка, и однажды в очередном запое он повесился на люстре.
Почему-то так получилось, что встреченные мною по жизни алкоголики в свободное от пьянок время были прекрасными людьми, добрыми, творческими, талантливыми и компанейскими. Это и давало силы их женам терпеть относительно краткие периоды запоев.
Я любил сухие вина, и не только я. Молодежь в массе своей (городская молодежь) пила сухие вина. Сухие виноградные вина стоили копейки, а в Крыму, например, продавались в бочках, как квас, и пили «сухарь» в жару вместо воды. А небольшой процент алкоголя позволял долго сидеть за столом, потягивать винцо с легким кайфом и вести приятные беседы.
А водка сразу шибала в голову и ноги, поэтому употреблялась относительно редко (на первых курсах). Коньяк мы практически не пили, и вкуса его не понимали.
При вечерних прогулках по городу, когда не хотелось сидеть за столом, мы в основном пили в разных забегаловках портвейн «Таврический» или херес, стакан вина закусывали конфетой или кусочком плавленого сырка «Дружба». За вечер выпивали 2—3 стакана. Стакан портвейна стоил 36 копеек, при стипендии в 40 рублей я мог себе позволить пить чуть ли не ежедневно. Вообще-то стипендия мне не полагалась, так как я принадлежал к так называемой «обеспеченной семье». Чтобы получать стипендию, приходилось учиться на отлично, тогда стипендию давали, причем повышенную. Кроме того, отличникам разрешали свободное посещение лекций, так что при желании, я мог любую лекцию прогулять, и я этим регулярно пользовался, не посещая лекции по мало интересным для меня предметам. Это иногда приводило к проблемам, некоторые преподаватели отказывались признавать во мне студента, так как впервые видели на экзамене.
