На лето нас отправляли к крымской бабушке. К розам, прилипчивой таксе Ряшке, по-восточному шумным соседям, стоячему пруду за домом, залитой солнцем абрикосовой террасе. Счастливые дни, когда у Лизы разглаживалась тоненькая морщинка меж бровей.
В соседнем с бабушкой доме жила девчонка, которую все звали Синей. Кто-то говорил, что однажды она вышла гулять во всем синем и получила это прозвище. За стоялым прудом шумел лес, в детстве казавшийся мне непроходимым. В этот лес — на деле, дикий сад — мы с Синей однажды и собрались. Бабушка и Лиза, занятые на летней кухне, не увидели. Ряшка беспечно спала под крыльцом. Стоял конец августа, и тропинку усыпали листья, иногда под голые ноги выкатывались начинающие гнить яблочки-дички. Над нами весело пели птицы. В такие мгновения хочется взять за руку того, кто рядом, и прошептать: «Давай будем лучшими друзьями навсегда». И непременно уколоть острой веткой палец, и выдавить кровь, и смешать с кровью друга. Было нам по девять лет.
«Как-то осенью мы с папой видели в лесу пьяного кабана, который наелся диких груш», — сказала Синяя. А потом спросила, знаю ли я Романского и могу ли позвать его погулять с нами.
Дико захотелось домой. «Куда идти?» — спросил я Синюю. «Не знаю», — ответила она. Тропинка вдруг потерялась в непроходимых куртинах дикой сливы. Лес стал темным, колючим, неуютным, и под каждым деревом таились кабаны. А потом, когда у меня защипало в носу, расступился.
Мы вышли на большую сенокосную поляну, похожую на круг топленого масла. С краю шумел ручей. На гигантском плоском валуне в его русле сидела смуглая старушка, вытянув босые ноги. «Вы что это здесь, ребятки?» — спросила она. «Гуляем», — ответила Синяя. «А-а», — кивнула старушка. Она грызла абрикосовые косточки, ловко обкалывая их камешком. Угостила и нас, а потом вывела на тропку.
На обратном пути мне не хотелось разговаривать. Лица у нас были грязные. Платье у Синей — мятое и испачканное. От терпкой неспелой дички схватывало живот. Внезапно захрустели ветки, зашептались листья. Навстречу нам бежала Лиза с Ряшкой. Она схватила меня за руки и, бледная-пребледная, прошептала: «Глупый, я чуть не умерла».
Наверное, старшая сестра не может заменить родителей. Но мне она заменяла весь мир.
Я легко мог представить, как через пять лет, через десять и даже двадцать мы с Лизой сидим перед телевизором и хохочем над какой-нибудь комедией, или читаем вывески на улицах и составляем из них новые слова. Лиза будит меня по утрам, готовит завтрак — батон с яйцом. Водит к стоматологу и следит, чтобы я надевал пластинки на зубы. Читает перед сном. Спрашивает, о чем я мечтаю, и не смеется, когда я говорю, что хотел бы бродить по свету и менять лампочки. «Я буду носить с собой полные карманы лампочек, и если вдруг увижу, что где-то темно и страшно, быстро прикручу», — говорил я. «Это очень нужное дело», — кивала она.
