Он умудрился не зазнаться. По-прежнему брал в буфете гору пирожков, кормил свою кудрявую ораву. Усиленно занимался спортом. Мы по-прежнему гуляли с ним после уроков, и он рассказывал что-нибудь интересное: как однажды прослушал сигнал «Ветер-раз!» по радио, собрался в школу и попал в настоящую снежную бурю. Или мчался с Большой Земли на катерке вместе с хмурой группой, снаряженной на розыск беглого рецидивиста, и кто-то дал ему подержать настоящий пистолет, тяжелый, холодный и гладкий.
Иногда к нам присоединялась Сто пятая. Мы оккупировали скамейку, прежде сдув первый снег. Глаза у нее оказались зелеными. Если они начинали совсем уж невыносимую возню — кутаться в один шарф, тереться носами, мурлыкать, как идиоты, я оборачивался к ней и громко спрашивал:
— А ты все еще боишься мостов?
Тогда они разлеплялись, Ярослав удивлялся:
— Ты мостов боишься?
И я был доволен, что знаю о ней чуть больше.
Честное слово, я сдерживался изо всех сил, чтобы не язвить, не поддевать Ярослава, но это все само вырывалось. Как только на горизонте появлялась Сто пятая, мои шутки становились острее. Пока они ворковали, я придумывал каверзные вопросы, чтобы поставить его в неловкое положение при Сто пятой. Однажды он сказал:
— Ты сам не свой последнее время.
Смотрел он с такой искренней тревогой, что мне стало стыдно.
— Разве что-то не так? — промямлил я.
— Ты как будто злишься на меня, я хочу понять, чем тебя обидел, — сказал он.
Ярослав все делал прямо — будто шагал по натянутой над пустотой проволоке. А я юлил, как крот в земляном туннеле. Самому от себя тошно было, правда.
— Может, дело в ней? — прозорливо спрашивал он. — Извини, мне казалось, вы друг другу нравитесь.
— Да ты что! Мне с вами хорошо, — опять мямлил я.
— Можешь посмеяться, но я скажу один раз и больше не буду, — он смотрел на меня без улыбки. — Мне до чертиков важно верить в человека. Плевать, что о нем могут говорить, даже если он будет совершать какие-то глупости. Это все ерунда. Главное, чтобы он был в самом важном неизменный, цельный, что ли. Вот мы сейчас стоим, смотрим друг на друга, и всегда, всегда, каких бы мы дурацких дел ни натворили, как бы ни ссорились, мы все равно останемся друг для друга такими, какие есть. Мне это важно знать, понимаешь? — от слов его у меня холод по спине пробегал, он глядел на меня вопросительно. — Наверное, дружба — это самое серьезное обещание?
— Вы мои друзья, — отвечал я.
И в доказательство продолжал таскаться с ними, как пятое колесо в кибитке, где разгорается чужая первая любовь. Они должны были разбежаться давным-давно. Ни к чему хорошему такие знакомства не приводят, когда седеющему отцу говорят:
