— Он мне позвонил, — сказала Лилия хрипло.
— Ты что, болеешь? — спросил я.
— Немножко, — ответила она и шмыгнула носом. — Я уезжаю к нему.
Все-таки я был немного разочарован. Понятно, что мне с ней ничего не светило. Да и не так уж она мне нравилась. Но и совсем чужой не была.
— Мне деньги нужны, — сказала Лилия. — Дай мне денег, а?
Костер разгорался. Теперь я видел не только дым, но и огонь — веселые, радостные язычки. Матушка Лилии рассмеялась где-то далеко. Лилия подняла с земли веточку, начала рисовать на земле иероглифы.
— Вообще-то, ты меня тоже использовал, — сказала она. — Но я же не в обиде.
— Так и я на тебя не обижаюсь, — сказал я. — А ты хорошо подумала?
Сказал и тут же пожалел: решит еще, что мне денег жалко.
— Я дам тебе. Правда, у меня немного денег, — поторопился добавить.
Она улыбнулась и сразу закашлялась. Бросила прутик.
— Я подумала очень, очень, очень хорошо, — сказала она не своим голосом, прокашлявшись. — Он все устроил, квартиру и все такое. Мне нужны деньги на дорогу. И еще на кое-какие мелочи.
Матушка ее снова рассмеялась издалека — молодо, переливчато, как счастливый человек. Очевидно, профессор был букой только в моем присутствии.
— А твои родители? — спросил я.
Лилия сморщила нос.
— Ну, я напишу им. Объясню все. Ч-черт, ты же понимаешь, что пока им ничего не нужно знать?! — она посмотрела на меня пытливо. — Ты ведь ничего им не скажешь?
Я вздохнул. Она взяла меня за руку.
— Ты же знаешь, что я пыталась его забыть, — сказала так пафосно, что я чуть не рассмеялся. Но Лилия была серьезна. На щеках ее играл настоящий румянец, свежий и цветущий, глаза горячо блестели, а ладошка была холодной. — Я без него не могу, вот в чем штука.
Так мы и вернулись на веранду — взявшись за руки, точь-в-точь платонически влюбленные школьники. Мать ее наполняла водой прокопченный котелок и улыбалась, глядя на нас. Отец сердито размахивал граблями и вонзал их в землю, оставляя глубокие бороздки. Горы его гнева ветер легко разметывал на невесомые желтые листья, каждый из которых был нем, а все вместе безумолчно шептали.
Лилия, благосклонная и ласковая, подвинула мне плетеный стул. Окутанные горьким осенним дымом, мы пили, обжигаясь, чай. Над нами летали птицы — стая черных типографских скобок металась в одну сторону, разворачивалась — и на миг становилась стаей белых скобок. У веранды пышно отцветали хризантемы, словно мхатовские старухи — с гордо поднятыми белыми головами, красиво и горько. Мать Лилии запела какую-то песню на незнакомом цокающем языке. Фальшивила, но это было мило.
