Со стороны боковушки внезапно донеслось покашливание.
— Это было ужасное безвременье, — с ощутимой нотой снобизма сказал рыжеусый интеллигент, откладывая в сторону книгу. На обложке позолотой сверкнули слова «Хан Батый, основатель русской государственности». — Это была година анархии, когда наша страна, утратив свою национальную идентичность, вовсю катилась в пропасть вслед за Западом, когда идеалом нашей молодёжи были европейские псевдоценности, чуждые русскому этносу и ведущие к разложению нашей цивилизации…
Светлана молчала, не пытаясь сказать ни слова. Она смотрела куда-то вбок и в сторону. Я увидел, как побелели и сжались в тонкую нить её губы. Рыжеусый интеллигент отчего-то не договорил, завершив свою фразу каким-то неразборчивым восклицанием, и снова вернулся к изданию о российской государственности.
Светлана продолжала смотреть в сторону. Она была очень печальна. Прожитые годы вернулись, и тонкая сеть морщин снова мелькнула на лице коварной паутиной. Я даже не знал, что сказать в такой ситуации.
— Сбегаю-ка я за чаем, — сказал я, поднимаясь с полки, когда молчать стало совсем невмоготу. Пить мне хотелось с самого утра.
Вагон был заполнен на две трети. Непривычным казалось то, что никто не смотрел фильмы на планшетах и ноутбуках, не играл на телефоне и не читал электронные книги. В ходу были обыкновенные бумажные издания. Кто-то разгадывал кроссворд, напечатанный на рыхлой неотбелённой бумаге. В одном купе тасовалась колода слегка помятых бумажных карт. Чуть дальше пассажиры ели яйца, и характерный запах напомнил мне о том, что я голодаю уже более сорока лет.
— Чай, пожалуйста, — обратился я к проводнице, — и овсяное печенье. Сколько с меня?
— Сто сорок, — проводница выдала мне подстаканник, чайный пакетик и упаковку печенья. Я вытащил из сумки пёструю банкноту в пятьсот рублей и расплатился.
Вода в титане уже разогрелась до нужной температуры. Сбоку на стене крепилась табличка «Ведётся видеонаблюдение». Стараясь не глядеть в объектив расположенной рядом видеокамеры, я налил кипятка в стакан и вернулся в родное купе.
Это же не еда! — воскликнула Светлана, глядя на мои покупки. — Давай я тебе хоть бутерброд дам!
Развернув салфетки, она протянула мне кусок чёрного хлеба, на котором лежали два кусочка копчёной колбасы.
— Ешь, а то я сама всё не съем. У меня ещё хватает.
— Спасибо, — сказал я.
— А я сейчас вернусь, — сказала она и ушла.
Я сжевал бутерброд. Он был немного странным на вкус. Когда-то моя подруга, не имея под рукой муки, испекла пирог из толокна, и я был готов поклясться, что сейчас ощущаю этот же специфический вкус в хлебе. Колбаса напоминала говяжьи жилы, прокрученные с чёрным перцем через мясорубку. Запив горячим чаем ядрёную смесь, я проглотил её. Чай тоже оставлял желать лучшего. Пакетик в горячей воде не то разползся, не то прохудился, и теперь его содержимое, похожее на солому как по виду, так и по вкусу, плавало в стакане. Я принюхался. От чая доносился тонкий запах уксуса. Светлана вернулась, переодетая в белые домашние брючки и тот же самый кардиган. Я жевал овсяное печенье с чаем. По счастью, оно не сильно отличалось по вкусу от выпускавшегося в моё время.
