>8 Так было уже одни (а м. б., и не один) раз в 20‑х годах, когда еще были живы мои читатели 10‑х годов. Тогдашняя молодежь жадно ждала появления какой–то новой великой революционной поэзии и в ее честь топтала все кругом (всп. Гаспара, 1929). Гогда все ждали чудес от Джека Алтауэена. (Прим, А, Ахматовой.)
Вот, примерно, все, что я хотела Вам сказать по этому поводу. Разумеется, у меня в запасе множество примеров, подтверждающих мои мысли. Впрочем, Вам они едва ли интересны. 1960. 22 янв, — 29 фев. Ленингр. — Москва».
Большинство ахматовских дневниковых записей последних лет посвящено «началу»: серебряному веку, тогдашним отношениям, акмеизму. Она объясняла причины, разоблачала клевету и ложь, исправляла то одну, то другую черточку ушедшей действительности–не для того, чтобы приукрасить, не ради будущей выгоды, а скорее mutatis mutandis, применительно к изменяющимся обстоятельствам. Слишком многое стало звучать и выглядеть по–другому, иногда прямо противоположно тому, как звучало и выглядело в момент события. Она обращала на это внимание, говорила, что XX век отменил некоторые слова вроде «тишины», придал другим новое значение, например «космосу» или «бесконечности», отнял у третьих их прежние качества: «Когда произносят слово «сосед», никто не воображает ничего приятного, все вспоминают коммунальную кухню». Из исправлений самых крайних, и самых наивных, было сделанное в моем экземпляре «Четок»: она зачеркнула в стихе «Все мы бражники здесь, блудницы» «бражников» и «блудниц» и вписала «вышли из небылицы» — «Все мы вышли из небылицы». Над этим можно было бы посмеяться, если бы не миллионные тиражи газет в августе 1946‑го со словами Жданова о ней, «полумонахине, полублуднице», повторенными потом в тысячах докладов, на тысячах собраний.
В какой степени Ахматова оставалась «человеком своего времени», то есть что отличало ее от того, что было до 10‑х годов, и от того, что стало после? Помимо социально–политического перелома и вызванных им сдвигов в самых разных плоскостях жизни, время претерпело — претерпевало у нее на глазах — и ряд эволюций, так сказать, естественных, меняющих не лицо, а выражение лица эпохи. Менялись вкусы, эстетика, моды. Во–первых, на Анненском кончились те поэты, слова которых обеспечивались простым фактом прежнего их употребления, а не биографией стихослагателя; и на Блоке — те, которые преследовали цель служить поэзией красоте, а не культуре. Во–вторых, искусство — как ремесло, как священнодействие, как средство преображения мира — было сущностью, определяющей характеристикой круга, в который вошла, чтобы занять свое место, Ахматова.
