Есть на белом свете одно солнце и одна жизнь.
Но Поммеров — двое, молодой и старый, остальные — дочери.
Дорогóй молодой Поммер поглядывает на отца.
Есть мужчины и с более широкими плечами, чем у его отца, есть такие, что и волосы у них погуще и голова продолговатее, но что из этого. Яан Поммер — его отец, пронизанный строгостью и таблицей умножения, — таким помнит его сын еще с люльки. Звезд с неба он не хватал, но хлеб у него всегда на столе. Даже мед и ветчина бывают, понемногу, однако ж есть все.
Карл чувствует, что спина отца защищает его и сейчас, когда он вылетел из родного гнезда. Хотя никто ему не угрожает и прямой опасности вроде бы тоже нет. Но чем образованнее человек, тем больше опасностей его подстерегает, опасности лезут в двери и окна, образование само — опасность.
Даже опаснее опасности.
Карл задумчиво смотрит на отцову спину и на большие березки на выгоне, чей шелест он слышит порой даже во сне в городе, будто они выросли там, на каменистом дворе шириной в ладонь, а не в далеком Яагусилла. В городе шорох берез заменяет ему широкую, как щит, спину отца.
До чего же здесь красиво.
— Один учитель говорил нам, что через пятьдесят лет все эстонцы будут носить рубахи навыпуск, танцевать в поле на русский лад и петь «Дубинушку», — вдруг говорит Карл.
— Так уж и «Дубинушку», — удивляется Поммер и усмехается. Он хотел бы посмотреть, как этот упрямый городской коллега станет здесь танцевать — на песке или на краю болота, где чрезмерная влажность губит хлеба. Песни и танцы — хороши для Тарту, на сцене «Ванемуйне», но на поле они ни к чему.
— И в лаптях? — спрашивает он, подкручивая усы.
— Да, так он сказал.
— Лапти? — удивляется Кристина. — А кто их теперь еще умеет плести?
— Прямо беда, не знаю, как объяснить детям, что такое лапоть. В учебнике сказано, что дядя Сидор пошел в лес надрать лыка для лаптей… Мой отец умел их плести, в то время крестьяне победнее еще ходили в лаптях…
— Учитель сказал, что эстонский язык не имеет никакого будущего, это наречие маленького лесного племени, которое за несколько десятков лет само собой угаснет, — объясняет Карл.
— Нам-то, деревенским, что прибудет от того, на каком языке эти бумаги, что пылятся в шкафу в городской канцелярии.
— Есть дело и нам. Кое-где учителя уже уволены за недостаточное знание государственного языка.
Поммер отшвыривает с дороги ком земли, он разбивается на куски.
— Я-то знаю русский язык, изучал его у Митрофанова на стройке…
