Да нет, кто же этого хочет, никто не ратует за тьму, как-никак идет последний десяток девятнадцатого века. Их беспокоит только, что Поммер как будто ест эти стекла вместо хлеба. Откуда бедной маленькой волости брать на них деньги?
Целый рубль за стекло, нет, это много.
И снова посеяно сомнение.
Неужели этих стекол вообще так много было нужно, кто же их побил?
Поммер ничего не может показать или доказать.
Если он не может объяснить, доказать такие простые вещи, как же он вообще что-либо доказывает, особенно детям, которые во много раз моложе этих волостных мужей.
Далее если бы он положил сюда, на этот стол, осколки, никто ему не поверил бы. Что скажут осколки всем этим мужам, которых уполномочила судить да рядить маленькая бедная волость?
Парламент от шестидесяти семи хуторов.
Поммер еще пытается объяснить, но это напрасный труд, — кроме Пеэпа Кообакене, никто его не слушает. Но у Кообакене нет своего, унаследованного хутора, потому много ли стоят его слова?
Да и что может он сказать? Повторить опять старое, что он-де любит всей душой свет, потому как северная зима длинна и темна, а в хлеву всегда полумрак? Будь это в его силах, он накупил бы воз стекол, так что школьному наставнику хватило бы надолго. Да, взял бы он свою навозную телегу, очистил бы как полагается, настлал соломы, чтобы стекла не испачкались.
Пеэп усмехается.
Сход выборных минует вопрос о стеклах для ламп, оставив без внимания квитанцию Поммера, и приступает к стеклам для окон.
Сегодня день стекла, «стеклянный» юрьев день, если можно так выразиться.
Девять серьезных, богобоязненных глав семей, в том числе и тщедушный писарь, застревают в вопросе об оконных стеклах.
Уж не хотят ли они в апрельских сумерках тихонько постучаться в окно к какой-нибудь пригожей деревенской девушке?
Еще бы! От этого отказался бы, наверно, только старый Кообакене.
А что бы сделал Яан Поммер, суровый учитель?
Об этом следует подумать.
Что если бы весь сход выборных, во главе с ражим красномордым волостным старшиной, пошел на гулянье к девушкам? По росистому лугу, к первозданно пылающему закатному небу, в домотканых штанах, засученных выше колен, побритый, с волостным старшиной при его бляхе с цепью на шее. По велению бурлящей крови. Через пригорок, где, как земля обетованная, светится оконце Маали или Эллы. И в конце вереницы плелись бы вечно сонный Кууритс и писарь со своей трясучей головой… Ступайте тихо, чтобы не проснулись собаки! Волостной старшина предостерегающе помахивает перстом…
