– Вот, значит, как вы заговорили! – промолвила Лиза, выдержав паузу. – Значит, все-таки испугались, раз бросились вербовать меня в сообщницы!
– Как печально, что вы трактуете мои слова таким примитивным образом… – вздохнул Бондаренко. – Я-то думал, что вы, как творческая личность, сумеете понять меня по-настоящему. Какой артист откажется от возможности сделать весь мир ареной для воплощения своих замыслов? Ведь именно это я вам предлагаю – творить саму реальность, превращать людей в марионеток, играющих написанные для них роли! Неужто вас это ничуть не увлекает? Думаете, я не знаю, о чем на самом деле мечтает художник? У нас с вами больше общего, чем вы думаете. Я ведь тоже не совсем чужд искусству – стараюсь выдерживать стиль, готов поступиться выгодой ради красивого жеста…
– Так ради бога, – призвала его Лиза, – сделайте красивый жест! Уймите ваших заговорщиков, пусть они откажутся от всяких планов на моего дядю! Вы и без того теряете их доверие, они уже подозревают вас в двуличии, и мой рассказ о вашей службе в ЧК станет для них последней каплей!
– Да, Елизавета Дмитриевна, – покачал головой Бондаренко, – смелости вам не занимать, а вот осторожности еще нужно научиться! Хотите пойти по стопам Веры Холодной? Вы всю жизнь провели в мире притворства и подделок. Придите в себя! Вы не в кино, вы в реальном мире, и все это происходит на самом деле!
– Опять вы меня запугиваете! Имейте в виду, господин Берзинь, я узнала вас еще утром и сразу же обо всем рассказала брату и другим людям, имена которых называть не буду. И не забывайте – пока мы с братом знаем о вашем прошлом, это не я у вас, а вы у меня в руках! Оставьте в покое Зенкевича и моего дядю, слышите?! Я в самом деле пойду к Ужову, если вы не угомонитесь! А еще лучше – сразу же все расскажу газетчикам. Они у нас сенсации любят! А теперь вызовите мне таксомотор, я отправлюсь домой. Хватит с меня ваших развлечений! Только чтобы мне в мокром не ходить, пусть ваш слуга одолжит мне какое-нибудь кимоно. У него наверняка есть.
– Первая здравая идея, которая вас посетила за день! – заметил Бондаренко.
Вызвав японца, он потребовал от него кимоно и полотенце, а когда тот исполнил приказание, сказал Лизе:
– Горничной у меня, к сожалению, нет, но, если хотите, могу оставить Харуки. Я же удаляюсь.
Лиза молча махнула рукой, чтобы японец тоже убирался, и, оказавшись одна, вступила в войну с новомодной застежкой – зиппером, – которой было оснащено ее платье. По-русски такую застежку прозвали молнией – как всегда, выдавая желаемое за действительное. Бегунок заело, и молниеносно расстегнуть зиппер никак не получалось. В довершение несчастья застежка находилась на спине, куда у Лизы почти не дотягивалась рука. Наконец обе половинки зиппера разошлись, и платье под весом ткани начало соскальзывать. В это время за дверью послышались невнятные голоса, какой-то шум, внезапный вскрик… Лиза, насторожившись, поспешила натянуть платье на грудь. В дверь шумно ударили, хлипкая щеколда отлетела, и в будуар ввалился давний знакомец, обладавший умением появляться в самое неподходящее время в самом неподходящем месте, – Жорж. Его лицо было белее мела, в глазах застыло выражение ужаса, мгновенно отразившееся на лице Лизы. Она шарахнулась от Жоржа, прижавшись спиной к стене, но тот устремился к Лизе как слепой, шаря руками в воздухе. Из его рта вырвался сиплый шепот: «По-мо-ги…»
