— Я тюкер ом шампань!
Купец интересовался:
— Это вы о чем?
— Разве ты не знаешь шведского языка? Я шведка! Родилась в прелестном городе Вестервике. Это на балтийском побережье. Зовут меня Моника. И сказала тебе, Игнатушка, вот что: «Я люблю шампанское!»
— Это сколько прикажете. Эй, человек! Неси сюда полдюжины шампанского — французского, самого дорогого! Живо!
— Игнатушка, это очень много — полдюжины. Мы столько не выпьем.
— Возьмем с собой. Или, ха-ха, лошадь мою напоим! Вы поедете со мной в гостиницу?
Глаза девицы лукаво глядели на купца.
— С таким бравым человеком я готова на все. Я тебя люблю, Игнатушка! А ты меня?
Чугреев краснел, что-то мямлил. Наконец он полюбопытствовал: почему Моника так хорошо говорит по-русски?
— Так я все детство провела в Вязьме. Жила с теткой. Она была горничной у богатого купца. Я даже три класса гимназии там окончила. За мою учебу купец платил. Дома у меня еще четыре сестры. Весной они приедут в Петербург. Здесь жизнь легкая и… как это… с роскошеством.
Стол ломился от яств и бутылок с разноцветными наклейками. Тосты провозглашались один за другим. И все чаще звучало:
— За нашу любовь!
Под утро Моника в страстном порыве обняла купца, жарко дыхнула ему в лицо:
— Прости, Игнатушка! Мне стыдно ехать в гостиницу. Что обо мне подумают? Ведь я честная девушка. Я приглашаю тебя к себе в гости.
Чугреев послал лакея в кучерскую комнату с приказом:
— Скажи моему Митрофану, что выезжаем!
…Пара шустро летела по заснеженной дороге. Снег искрился в волшебном свете полной луны. Пристяжная метала копытами снежные комья. И казалось Чугрееву, что спешит он к своему долгожданному счастью. А легкую победу над девицей объяснял искренней, всепожирающей страстью, которая, как верил он, вспыхнула в девичьем сердце.
Ночь эту Чугреев провел в угловом доме на Английской набережной. В окно виднелся лед Екатерининского канала, припорошенный снегом и с темными полыньями, в которых бабы полощут белье.
Моника казалась ему небесным созданием, посланным на землю как воплощение необычной красоты и женской прелести. Впрочем, когда мужчина подойдет к полувековому своему рубежу, то любая юница кажется ему писаной красавицей. Прижимая к себе чудное девичье тело, купец нежно и серьезно говорил:
— Всю свою жизнь я втайне жаждал этой встречи, я только и жил надеждой на нее. Своей покойной жене я был предан, никогда не изменял ей, но и никогда не испытывал особой страсти. Как теперь буду жить без тебя, Моника?
