Путешественники выпили молока, утерлись и весело посмотрели на девушку.
— Говорите! — приказала она; послушала Мишку только до половины и снова накинула шубейку.
— Ушла, — поглядел в окошко Мишка. — Дикая какая-то девка! Куда ушла, зачем? Я и сказать ничего не успел!
— Куда надо, туда и ушла, — буркнул Васька: ему девчонка как раз понравилась — очень мало говорит и все по делу, не то что этот пустомеля!
Заскрипел снег, вошла женщина, очень похожая на давешнюю девчонку. За ней прошмыгнула молодая хозяйка дома. Обе разделись, чинно уселись и стали смотреть на ребят.
— Ты рассказывай! — ткнула женщина в Димку, и Мишка обидчиво засопел: ну что путного может тот рассказать, как подготовит жену к несчастью!
— Нам нужна эта… как ее… Мартынюк! — не вытерпел Мишка, и обе хозяйки переглянулись.
— Ну! — нахмурилась старшая. — Я и есть Анастасия Семеновна Мартынюк. А это Нюрка!
— Мы, собственно, из госпиталя, — начал Димка, покашливая, и женщина на глазах стала бледнеть, судорожно теребить скатерку на столе. Димка в испуге замолчал.
— Живой? — глухо спросила Анастасия Семеновна, овладев собой.
— Живой, живой! — в один голос быстро проговорили Васька и Димка.
— Только без ноги! — брякнул Мишка, и наступило долгое зловещее молчание: не ко времени влез парень, ох не ко времени!
— Ну а как он там, папка? А? Да говорите вы, господи! — раздался слезный голосок девушки.
Запинаясь и путаясь, перебивая друг друга, ребята повели долгий и грустный свой рассказ. И не успели они еще закончить, как мать с дочерью засуетились, стали собираться. Пока жена Мартынюка набивала сумку, дочка запрягла лошадь, и скоро зашуршал снежок под полозьями саней. Ребята завалились в сено. Дочка причмокнула, лошадка напряглась — поехали!
Народ в санях молчал, Анастасия Семеновна все вздыхала и поправляла на груди цветастую шаль, а Мишке такое молчание невмоготу: через версту начал ерзать, через другую засопел, через третью повернулся к девушке:
— Слушай, дай мне, а?
Нюра передала ему вожжи. Мишка переполз на место кучера, схватил вожжи рукавицами и молодцевато заорал:
— Н-но, кляча милая!
Когда подъехали к госпиталю, уже смеркалось. Вошли в коридор — сверху слышится музыка: концерт, видно, был в разгаре.
…Раненые лежали, сидели, стояли, слушая не патефон, не пластинки, а Левину скрипку.
Лева увидел в дверях ребят, и большие глаза его стали совсем огромными. Он слегка кивнул головой, показывая на Шуру Соградова, который, весь напрягшись, нетерпеливо глядел на Димку.
