— Мисс Виндроуз, это воля Триумвирата, воля Орудий Небес, — Артур повышает голос, — мы сначала посмотрим на прогресс Хартмана и сегодняшних амнистированных, а уж затем будем решать, что делать с Полями.
— Как будто вы мне оставляете выбор, — Агата кривит губы, роняя голову на ладони.
— Агата, посмотри на меня, — это голос Генри, и Агате приходится выпрямиться. — Ты серьезно, да? — глухо спрашивает он, впиваясь в её лицо глазами. — Ты хочешь молиться за всех подряд, чтобы освободить их от страданий.
— Какого черта меня об этом спрашиваешь ты? — вспыхивает Агата. — У тебя три кольца в печати грешника, я даже не помню, сколько нужно истощить душ, чтобы такое заслужить. Если помилования достоин ты, то почему его не достойны те, кто убивал меньше, или те, кто и после ада питался лишь суккубьим манером, но чьи счета превысили допустимые для милосердия уровни.
— Да в том и беда, что помиловали меня, — рычит Генри, вскакивая, и Агата вздрагивает, заметив, как темнеет его лицо.
Генрих выпрямляется и поднимает вверх руку, его пальцы вытягиваются, покрываются черной блестящей чешуей, ногти скрючиваются в уродливые когти.
— Я о себе все помню, — выдыхает Генри, опуская уродливую когтистую кисть на полированную столешницу, — и именно поэтому твоя идея дерьмовая. Одного меня Небеса еще как-нибудь сдержат. А десяток голодных, сильных тварей? Без установленного регламента действий, без четкого понимания какова должна быть частота экзорцизмов, и что вообще с нами делать можно, а чего нельзя — эта идея паршивая.
— Уймись, Хартман, девочка слегка права, — неожиданно произносит Артур, и Генри дергается, аж в лице переменяясь. — Ты же знаешь, что на кресте ты практически мертв, но умереть не можешь — зато все прекрасно чувствуешь. И твое все — это одна бесконечная боль. И между тем, боль та — не слабая, сильнейшая из всех возможных. Если есть на полях те, кто достойны помилования, разве не наш долг избавить их от лишних страданий?
— Ваш долг — отрабатывать свои долги и не ставить под удар чужие судьбы, — ровно произносит Генри и, поморщившись, возвращает руке её человеческую форму, — что будет, если меня при работе в поле сорвет? Если голод отшибет во мне все человеческое?
— Мы справились с тобой один раз… — произнес Артур.
— Вчетвером. Ты не находишь, что таскать на всякий мой выход весь Триумвират архангелов — какая-то нерациональная трата вашего ресурса? — Генри, кажется, вот-вот взорвется. — Вообще, если выбирать между альтернативой вернуться на крест и дать вам освобождать больше голодных ублюдков вроде меня, то я предпочту распятие.
