Когда взрывается его вселенная, все, что может Генрих, — это, накрыв её своим телом, судорожно дышать несколько минут, пытаясь заставить легкие усваивать воздух. Нежные ладони скользят по его спине, ласково поглаживают.
— Не продолжай, — шепчет он, — а то я же еще раз захочу, а ты вряд ли к этому готова.
Она напуганно замирает, а Генрих смеется, падает рядом, пытаясь собрать отдельные клочки мыслей в пару внятных слов.
— Ты — чудо, — сообщает он, когда миссия заканчивается успехом. Агата тихонько приподнимается, заглядывает в его лицо — наверняка видит там гримасу расслабленного и слишком счастливого идиота.
— Поцеловать-то можно? — ворчливо интересуется она.
— Ага, можно, — Генрих поднимает голову, подставляя губы под легкий поцелуй, — постараюсь сразу не возбуждаться.
— Да уж постарайся, — девушка с деланной угрозой хмурит бровки, — я есть хочу.
— Мне там еды принесли, кстати, — вспоминает Генрих и понимает, что и сам зверски проголодался. И не столько греховно, сколько физически.
Стоит расплести объятия, как банальные условности снова берут верх, и Агата слезает с кровати, укутавшись в простыню, и этаким кульком из ткани скрывается в соседней комнате. Генриху не хочется сползать с кровати. Он бы вообще прикрыл бы глаза и поспал бы пару часиков, но жрать хочется сильней. Приходится слезать с кровати и переодеваться в чистую рубашку и глаженные брюки.
Заглядывает к Агате, ловит мордой лица брошенное полотенце, но надежды тщетны, голой он её не застает. Она уже натянула тонкую зеленую кофточку и какие-то светло-голубые брючки. Кофточка замечательно облегает грудь, не будь сейчас в приоритете накормить Агату — Генрих бы изучил сей предмет одежды дотошней. И на ощупь.
— Женщины давно штаны носят? — ворчливо интересуется Генрих, разглядывая ноги девушки.
— Ты что, из девятнадцатого века? — саркастически уточняет Агата, а Генрих хмурится, припоминая год рождения.
— Из конца восемнадцатого, — пожимает плечами он. Агата открывает рот, а затем, видимо, сопоставляет даты его распятия с календарем и хлопает себя ладонью по лбу.
— Я ничего против не имею, — Генрих ухмыляется, — тебе идет. На наших женщинах было нереально много одежды, как я считаю.
— У меня с едой беда, — Агата вздыхает, — только печенье и всякая ерунда, сходим до столовой? Там ужин как раз должен бы быть.
— Ага, я только гадость возьму свою, безвкусную, — Генрих кивает. Честно говоря, он опасался, что Агата уйдет одна, не желая показываться на публике в компании демона. Нет, она не пытается скрыть связь с ним. Это хорошо.
