— Семь лет.
— Он семь лет просто был с тобой рядом, и его это устраивало. Сегодняшнее признание это всего лишь попытка — может, удастся что-то изменить, но даже если нет — терять тебя он не захочет.
— С чего ты вообще взял это?
— Я бы не захотел, — все так же ровно отвечает демон, — ты — хороший друг. Такими не расшвыриваются.
Неведомо зачем Генри решил выступить в качестве советчика. Возможно, ощущал благодарность за воду, но в таком случае Агата ощущала себя не очень приятно, будто она выменяла у него все эти слова, даже не выменяла — вырвала.
— Я сам сказал вообще-то, — бурчит Генри, по-прежнему избегая её взгляда, — и не из-за воды вовсе.
— Ладно, — неловко бормочет Агата, лишний раз напоминая себе, что с чувствами в присутствии исчадия ада надо как-то посдержанней. Он чует слишком многое. Практически читает мысли.
— Что делаешь? — удивленно интересуется Генри, замечая, что она изменила позу — встала перед его крестом на колени.
— Хочу помолиться о тебе, как и обещала, — Агата складывает вместе ладони, — помолчать можешь некоторое время?
— Попробую, — демон кивнул, глядя на Агату как на невиданное чудо света, — только это не обязательно, слышишь?
— Сама решу, молиться мне или нет, позволишь? — Агата одаривает его резким взглядом, Генри изображает на лице суеверный страх, но исключительно для того, чтобы прикрыть им растерянность, кажется, ничего подобного он не ожидал.
Агата понятия не имеет, что он натворил при жизни, как он грешил пока считался «на исправлении», просто сейчас ей конкретно кажется, что есть в его душе стремление к правильным вещам, не к греху. Даже его капризы были вызваны нежеланием чужой фальши, хотя с понятием «добродетель» ему еще предстоит знакомиться. Все же он не конченный ублюдок, в нем шевелится человеческое, и неплохо бы, если наказание для него стало хоть чуточку мягче. И если для этого понадобится произнести тысячу молитв — она, пожалуй, прочитает, лишь бы помогло. О молитве о прощении грехов Агата раньше лишь только слышала, точного текста она не знает, однако, искренне предполагает, что душевный порыв компенсирует ей огрехи в исполнении. И порыв действительно оказывается настолько сильный, что Агата шепчет и шепчет, фразу за фразой, слово за словом и никак не может остановиться. Её переполняет сочувствие к несчастному распятому, ей довелось лишь раз соприкоснуться с его крестом — и все её тело содрогалось при этом воспоминании, но он прикован к кресту уже не первый десяток лет, и, честно говоря, Агата хочет сделать хоть что-то, что помогло бы ему оказаться освобожденным от наказания, но все, что она может — это умолять небеса о милосердии, задыхаясь от собственной настойчивости, не замечая бегущих по щекам слез.
