оно питается ею и без нее оказывается мертвой буквой. В этом смысле право действительно «само по себе не имеет никакого существования, но его бытие — это сама жизнь людей». Суверенное решение намечает и время от времени обновляет эту границу неразличимости между внешним и внутренним, исключением и включением, между
nômos и
physis[51], в котором жизнь изначально вычеркивается правом. Это решение неизбежным образом есть решение неразрешимого.
Не случайно первый труд Шмитта целиком посвящен определению юридического понятия вины. То, что сразу поражает в этом исследовании, это решимость, с которой автор отвергает все формально–технические определения понятия вины, чтобы, напротив, охарактеризовать ее в терминах, которые на первый взгляд кажутся скорее морально–этическими, чем юридическими. Вина здесь является действительно (вопреки древней правовой сентенции, которая иронически утверждает, что «вины не существует без нормы») в первую очередь «процессом внутренней жизни» ( Vorgang des Innerlebens), то есть чем–то, в сущности, «внутри–субъектным» (Innersubiektives)[52],квалифицируемым как самая настоящая «злая воля» (bösen Willen), которая заключается в «осознанной постановке целей, противоречащих правовому порядку»[53].
Невозможно сказать, был ли Беньямин знаком с этим текстом, когда писал «Судьбу и характер» и «Критику насилия»; однако остается фактом, что его определение вины как первоначального юридического понятия, ошибочно перенесенного в этико–религиозную сферу, прекрасно согласуется с тезисом Шмитта — пусть даже в совершенно противоположном направлении. Так, в то время как для Беньямина речь идет именно о том, чтобы преодолеть состояние демонического существования, остатком которого является право, и освободить человека от вины (которая является ничем иным, как вписыванием естественной жизни в порядок права и судьбы), у Шмитта центральному понятию вины, понимаемой исключительно юридически, противостоит не свобода этического человека, а лишь сдерживающая сила суверенной власти (catechori), которая в лучшем случае может лишь задержать приход царства Антихриста.
Аналогичная ситуация обнаруживается, когда речь заходит о понятии характера. Шмитт, как и Беньямин, проводит четкое различие между характером и виной («Понятие вины», — пишет он, — «имеет отношение к operari, а не к esse»[54]). У Беньямина, однако, именно этот элемент (характер, поскольку он уклоняется от любой осознанной воли) представляется как принцип, способный избавить человека от чувства вины и утвердить его естественную невинность.
