Однако со временем Резанов стал заявлять свои права на главенствующую роль. Более того, его замыслы и распоряжения начали вступать в очевидное противоречие с интересами команды. Так, у него появилась идея оставить «Надежду» на Камчатке, в распоряжении руководителя российских колоний в Америке, а всех офицеров и матросов (за исключением двух) списать на берег. Что такое добираться своим ходом от Петропавловска до Петербурга, моряки хорошо понимали, и эта перспектива их отнюдь не радовала.
На острове Нукагива наступила кульминация конфликта. Крузенштерн ввиду истощения запасов продовольствия запретил членам экспедиции вести торг с аборигенами и менять ценившееся ими железо на безделушки. Резанов, имея поручение от государя собрать коллекцию артефактов для Академии наук, приказ проигнорировал. Эти действия, квалифицированные Крузенштерном как самоуправство, были пресечены. В ответ посол обвинил капитана в ребячестве, причем сделал это на шканцах — в месте, особо почитаемом моряками.
Крузенштерн вспылил. «…Капитан ездил на “Неву” и вскоре возвратился, крича: “Вот я его проучу”, — описывал дальнейшие события Резанов. — Спустя несколько времени прибыли с “Невы” капитан-лейтенант Лисянский и мичман Берг, созвали экипаж, объявили, что я самозванец, и многие делали мне оскорбления, которые при изнуренных уже силах моих повергли меня без чувств. Вдруг положено вытащить меня на шканцы к суду».
Дипломат был обвинен в самозванстве и перед лицом всей команды принужден (на десятый месяц плавания!) публично продемонстрировать бумагу, дававшую ему руководящие полномочия. Увидев царскую подпись, капитаны и матросы сдержались, но ненависть их к надменному баричу никуда не делась. Еще более усилилась она, когда по прибытии в Петропавловск Резанов попытался объявить Ивана Федоровича бунтовщиком и заковать его в кандалы. Лишь разумное вмешательство петропавловского губернатора П. И. Кошелева, казалось, примирило двух антиподов.
Вернувшись на корабль, капитан и посланник продолжали общение исключительно через переписку. Резанов заперся в своей каюте и не покидал ее до того, как корабли подошли к Нагасакской гавани. К этому времени Николай Петрович уже не был тем сиятельным вельможей, который покидал Петербург. Ныне он представлял собой усталого, одинокого, изнуренного и морально, и физически человека. Увы, ему не хватило дипломатической гибкости, чтобы урегулировать конфликт с соотечественниками. Уже одно это заставляет задуматься о том, правильно ли император выбрал посланника для важнейших переговоров с Японией.
