А потом наступили гарнизонные — уже не фронтовые, а именно гарнизонные — будни.
Штаб нашей 8-й армии расформировали и перебросили из Таллина в Раквере. Мы попали в резерв. Офицеров обязали являться на ежедневные военные занятия: стрелковый полк в наступлении, в обороне, бои в лесисто-болотистой местности...
В один прекрасный день поползли слухи, что пребывание в резерве на исходе и вскоре нам предстоит двинуться в дальний путь. К тому времени капитулировала уже и Япония. Между тем упорно говорили, что нас собираются перебросить на Дальний Восток.
Услышав об этом, я, честно говоря, пришел в отчаяние. Теперь, когда война кончилась и пушки отгремели, я ужасался, что могу оказаться на гарнизонной службе где-нибудь за много тысяч километров от дорогого моему сердцу Ленинграда. Оставаться в армии я не собирался, да и данных этого у меня не было. Я мечтал вернуться к литературной работе.
Прекрасным летним утром, хотя на дворе была уже середина сентября, я приехал в Ленинград, чтобы попросить Прокофьева (он был тогда одним из руководителей Ленинградской писательской организации) помочь мне. С Балтийского вокзала я позвонил Берггольц. Изложить суть дела по телефону не удалось.
— Сейчас же приезжай,— приказала Ольга. — Дома все расскажешь.
Я поехал. За чашкой кофе Ольга выслушала меня.
— Пойду с тобой к Прокопу,— решительно сказала она. — Он со мной считается, хотя и не бог весть какой поклонник моей музы.
(В своих записках "О моей жизни, книгах и читателях" В. Панова расскаэала, как на одном из пленумов правления Союза писателей, проходившем еще во время войны, Прокофьев бранил поэму "Февральский дневник" и как сразу после его выступления Берггольц прочитала отрывки из поэмы с поистине триумфальным успехом. "Стало ясно, — подчеркнула Панова, — что победа эта и не была бы столь явной, не выступи Прокофьев против ее поэмы". Там же Панова дала и портрет Ольги: "Берггольц была очень хороша собою — тоненькая, в черном платье, с головкой золотой, как подсолнечник".)
Ольга стала звонить в Союз писателей, чтобы узнать, когда будет Прокофьев. Ее, видимо, спросили, кто говорит.
— Берггольц, — негромко ответила она и с внезапно вспыхнувшим раздражением тут же повторила по слогам: — Берг-гольц. Вы что, оглохли? Ну да, да. Конечно, Ольга Федоровна.
"Это что-то новое,— невольно подумал я.— Раньше она так не разговаривала".
Выяснилось, что Прокофьев приедет часа через два. Велев мне никуда не отлучаться и отвечать на телефонные звонки, Ольга ушла по своим делам.
