— Сейчас он отомстит мне за свои слезы, — мрачно предсказал подошедший к подруге Лон. Он опять обнял Касс за плечи и пообещал: — Сейчас он покажет, как надо любить друг друга.
…Утро было пронизано милым солнечным светом. Дневной зной еще не вступил в свои права. Солнце еще не жгло, только, ярко высвечивая краски, ласково перебирало мелкие листья ивы.
Тени от листьев, перемежаясь с лучами, скользили по его лицу. Так создавался танец. Особый спектакль, сюжетом которого была борьба света и тени.
Свет делал лицо Орфея по-особенному юным, прекрасным, чистым. Всякий раз, когда на это любимое ею лицо наползала тень, у Эвридики сжималось сердце. Потому что тень приносила с собой неясную боль, неясную тревогу.
— Каждый лучик отражается у тебя в глазах, — тихо отметил он.
— Сначала у тебя на лице, а потом уже у меня в глазах, — с печальной улыбкой поправила она.
— Почему ты грустна сегодня?
— Не знаю, мне кажется, мы скоро расстанемся.
— Ну, это невозможно, — он даже расхохотался от неожиданности. — Неужели мы можем расстаться?
Она посмотрела на него. Орфей взмолился, обращая лицо к небу: “О, Аполлон, мой учитель, мой Бог! О, Афродита, Богиня любви! Ведь вы же не допустите, чтобы мы расстались?”
— Тебе не страшно? — она, не отрываясь, смотрела на него. Столько гордости и любви было в ее взгляде! — Не страшно тебе дерзить Богам?
— О, Боги, — опять прокричал он, — разве дерзок я с Вами или сделал что-то, чего должен страшиться?
— Не надо, — попросила она. — Не шути с огнем. Лучше спой.
Орфей с готовностью ударил по струнам, высоким голосом пропел: “Я люблю тебя, Эвридика”, - беспечно гикнул, подпрыгнул и свалился рядом с ней. Одной рукой держа кифару, а другой гладя лодыжку жены, певец стал обцеловывать по кругу ее коленку. Губы его постепенно, неторопливо, перебирая каждый волосок, спустились на маленькую нежную ступню.
— Щекотно, — тихо смеясь, сказала она. — Не надо, лучше спой еще.
— Не надоело?
— Нет. Хочу всегда слушать твой голос. Твои песни все равно, что ласки, только еще сильнее, приятнее…
— Значит, ты любишь не меня, а только мои песни, — перебил он. В таком случае, ревную, и вообще я обиделся.
— Ревнуешь сам к себе?
Он улыбнулся, молча кивнул и снова бросился целовать.
А потом она все-таки уговорила его спеть еще. Орфей пел, а Эвридика думала о любви. Может быть, о счастье, таком же неясном, как и ее мысли.
И все же смутное предчувствие давило нимфе грудь, хотя она не могла расслышать шипения, не могла увидеть скрытого высокой травой красивого тела смертоносной змеи. А змея, лениво извиваясь, медленно подползала.
