— Конечно, никто не забыл. Возможно, твое величие, Асклепий, мешает решиться подойти к тебе запросто, — предположила Касс.
— Благодарю тебя, Прекрасная Дева, ты, как всегда, мила, — во взгляде его сквозила тоска. — Ах, как знакомо мне это чувство, — прошептал ученый. — Сколько раз добивался я цели, и всегда, всегда, всегда… — он несколько раз покачал головой. — Всегда один конец. И нет покоя. Нет успокоения. Чего бы ни искал я… Стоит только подняться на вершину — и опять пустота… Казалось бы, уж теперь-то, теперь, когда я получил, наконец, амброзию бессмертия… Но нет, снова все то же. Появился студент, задал вопрос — и нет покоя. А ведь, действительно, зачем? — Асклепий будто бы забыв о Касс, разговаривал теперь сам с собой. — Зачем нужна жизнь? Когда-то, я был еще молод, я решил, жизнь нужна для того, чтоб накапливать знания. И я учился. Я желал постичь все, что не дано было постигнуть другим… в результате пришло понимание собственной глупости… Я увлекся поэзией. Стремиться, по словам поэтов, полагалось к любви. Я получил то, чего добивался, но любовь принесла мне только сознание всеобщего ничтожества, в первую очередь, своего ничтожества. Тогда-то я и подумал впервые о том, чтобы, по возможности, давать счастье другим… Я стал лихорадочно искать это счастье для других. Я решил, что оно в бессмертии. Ах, я слепец! Они выхватили этот плод моих многолетних поисков, это счастье из моих рук и немедленно забыли обо мне. Но дело даже не в этом… Вопрос в том, нужно ли на самом деле бессмертие? Как у него там… — Асклепий кивнул на Лона. — Все пустяки, каприз. Может, и мечта о бессмертии — простой каприз?
Касс горестно вздохнула.
Ученый замолчал. Недоуменно, словно не понимая, зачем она здесь, взглянул на Касс. Встал. Проговорил на прощанье: “Ах, Творцы, какая страшная, какая незаслуженная мука!”.
Касс посмотрела на удалявшуюся, все так же неестественно выпрямленную спину Асклепия. Не оглядываясь назад, ученый, все с так же гордо поднятой головой, шагал сквозь ряды зрителей.
Лон довел публику до грани безумства. Едва отзвенела последняя струна, грянули восторженные крики, аплодисменты.
Эра громко аплодировала, вздыхала, без конца повторяла: “Нет, Аполу равных нет”. И ехидно наблюдала Орфа.
Тот уже стряхнул с себя навеянное соперником настроение. Нарочито быстро принял обычный наглый и полупьяный вид. Не обращая внимания на зрителей, завозился на ложе, настраивая свою теру.
Взмах пальцев — и на публику обрушился шквал брани струн и слов. Наконец, началась сама песня. Тонким фальцетом Орф заорал “Целую твое мраморное тело…”.
