А может быть, просто его потрясло то, что я сорвала кляп. Ну, во всяком случае, я ему улыбалась и всячески подъезжала, и он позволил мне побыть без кляпа и даже походить по дому. Шел за мной по пятам. Я хорошо понимала, стоит сделать опрометчивый шаг, и он сразу бросится на меня.
Наверху комнаты – очаровательные сами по себе, но затхлые, нежилые. Какой-то странный, мертвый воздух. Внизу – то, что он называет «зала» (совершенно в его стиле), – очень красивая комната, намного просторнее всех других, в форме неправильного квадрата – совершенно неожиданно в этом доме, и с огромной балкой под потолком. Балка опирается на три Других, стоящих вертикально, и делит комнату пополам. Неожиданные углубления в стенах, неправильные углы, другие балки, поменьше, – никакой архитектор ничего подобного не придумал бы и за тысячу лет. И вся эта красота уничтожена, убита обстановкой. Фарфоровые утки над прелестным старинным камином. Я не могла этого вынести. Попросила его связать мне руки впереди, а не сзади, сняла уток с крючка и разбила о плиты камина.
Это его обидело почти так же, как та пощечина, что я влепила ему, когда он не дал мне сбежать.
Он вынуждает меня быть иной, мне хочется скакать вокруг него, поражать, ослеплять, приводить в замешательство. Он такой тугодум, лишенный воображения, лишенный жизни. Словно цинковые белила. Я понимаю, что против воли поддаюсь его влиянию. Его тирании. Она заставляет меня менять обличья, разыгрывать спектакли. Красоваться. Ненавистная тирания слабых. Это Ч. В. как-то раз сказал.
Ординарность – бич цивилизации.
Но он настолько ординарен, что это делает его неординарным.
Он фотографирует. Хочет сделать мой «портрет».
Потом были бабочки. Наверное, это даже красиво. Да. Они красиво подобраны и уложены, их бедные мертвые крылышки распростерты все под одним углом. И мне было так жаль их, бедных, мертвых: они – такие же его жертвы, как я. А тех, которыми он больше всего гордится, он называет «аберрации»!
Внизу он позволил мне смотреть, как он готовит чай в наружном подвале, произнес какую-то нелепость, и я рассмеялась – или хотела рассмеяться.
Ужасно.
Я вдруг поняла, что тоже схожу с ума, что он жесток и коварен. Конечно, для него не имеет значения все, что я ему наговорила. Что я разбила его злосчастных уток. Потому что я здесь, в его доме, смеюсь с ним вместе и наливаю ему чай, словно я – его лучший друг или возлюбленная. Это и есть безумие, ведь он меня похитил!
