– Полегче на поворотах, – сказал Пирс, – подумаешь, из-за какой-то пластинки.
Видно, он здорово разозлился, если не понял, какую сморозил глупость.
– Вы полагаете, это всего лишь «какая-то пластинка», не правда ли? В этом все дело? Вы что же, вроде тетки этой маленькой сучонки, полагаете, что Рембрандту было самую чуточку скучно писать свои картины? Полагаете, что Бах корчил рожи и фыркал от смеха, когда это писал? Вы так полагаете?
Из Пирса словно выпустили воздух, как из шарика. Казалось, он немного испугался. А Ч.В. выкрикнул:
– Ну так что же? Вы ТАК полагаете?
Он был ужасен. И потому, что сам все это затеял, решив повести себя именно так. И еще потому, что мы обычно не видим, как выражается бурная страсть. Но в страсти своей он был еще и прекрасен. Я ведь выросла среди людей, приученных скрывать свои чувства. А он был весь наружу. Обнажен. Содрогался от гнева.
Пирс сказал: «Нам ведь не столько лет, сколько вам».
Это прозвучало жалко, слабо. Сразу вывело его на чистую воду.
– Господи, – сказал Ч.В., – вы ведь изучаете искусство. ИСКУССТВО!
Не могу написать, что он потом произнес. Его слова шокировали даже Антуанетту.
Тогда мы повернулись и пошли прочь. Дверь студии с грохотом захлопнулась за нами, как только мы вышли на лестничную площадку. Внизу я прошипела: «Катитесь ко всем чертям!» – и вытолкала их на улицу.
– Дорогая, он же тебя убьет, – сказала Антуанетта.
Я закрыла за ними дверь и стала ждать. Музыка зазвучала снова. Я поднялась по лестнице и очень тихо открыла дверь в студию. Может, он и слышал, не знаю, но он не посмотрел в мою сторону, и я села на табурет у двери и слушала молча, пока музыка не кончилась.
Он спросил:
– Что вам здесь нужно, Миранда?
– Хочу попросить у вас прощения. И чтобы вы попросили прощения у меня.
Он встал, подошел к окну и стал смотреть на улицу.
Я говорю ему, я знаю, я сделала глупость, и может быть, я и вправду маленькая, но я вовсе не сучонка.
Он ответил:
– Вы стараетесь.
(Надеюсь, он не хотел сказать, вы стараетесь быть сучонкой.) Я говорю, вы же прямо могли сказать нам, чтобы мы ушли. Мы бы не обиделись.
Он промолчал. Потом повернулся и посмотрел на меня от окна, где стоял, через всю студию. Я говорю, простите меня, пожалуйста.
Тогда он сказал:
– Отправляйтесь домой. Не могу же я вас уложить к себе в постель.
Я поднялась с табурета. А он продолжал:
– Я рад, что вы вернулись. Вы – молодчина. – Потом добавил: – Я знал, что вы вернетесь.
Я пошла вниз по лестнице, а он вышел вслед за мной.
