— И за прямоту вашу, и за радушный приём… За всё!
Я допил чай, поднялся из-за стола.
— Ну… Мне надо идти.
Он несколько растерянно протянул руку. Крупную, жилистую… Я с чувством пожал её:
— До свидания!
— А может, посидим ещё?
Я качнул головой и вдруг поймал себя на мысли, что не выяснил ещё один вопрос.
— А с кем дружил Игорь?
Хлебников пожал плечами, задумался.
— Да вся бригада уважала его, — ответил он через минуту.
— А Эдик у вас на участке есть?
— Нет такого. Ни на участке, ни в цехе.
Я ещё раз попрощался с ним и гостеприимной хозяйкой и покинул квартиру.
На улице уже стемнело, стало прохладнее. Неторопливо двигался к своему дому и медленно проигрывал в памяти сегодняшние встречи… Как хорошо, что на свете есть Хлебниковы! Обязательно скажу Пикулину, чтобы держался своего Пал Палыча.
Я шёл, и с каждой минутой всё, прежде скованное заботами и тревогами напряжённого трудового дня, словно оттаивало во мне.
На углу улицы, под ярким фонарём, какая-то дородная тётя всё ещё торговала фиалками. Правда, в корзине осталось лишь несколько букетиков. Купил все. Для Лены. И сделал это с превеликим удовольствием. Давно хотелось осыпать её цветами. А тут — вот они!..
И в радужном настроении продолжал шествовать к дому. Нёс фиалки, а видел изумрудные глаза Елены, её нежные белые руки, милую улыбку… И вдруг заметил у подъезда дома знакомую долговязую фигуру Славика Румянцева. Слоняется туда-сюда… Я быстро спрятал фиалки за спину: только бы он не увидел их.
Румянцев тоже узнал меня, остановился.
— Здравствуйте, — сказал он, почему-то счастливо улыбаясь.
— Привет, — нехотя ответил я. — А где же ваши цветы?
— Цветы? Ах, цветы!.. Они у Лены. Она всегда так радуется им.
— Значит, вы уже от неё? — злость буквально распирала меня. — Тогда что же всё у подъезда топчетесь?
Румянцев вспыхнул и, запинаясь, ответил:
— Вот… Уходить не хочется…
— Ну-ну. Побродите под окнами, спойте серенаду…
В глазах Румянцева проявилась растерянность. Он озадаченно спросил:
— Зачем вы так?
А мне и самому уже было неудобно за издёвку. Парень как парень… Чего на него взъелся? И какое мне дело, кто кому дарит цветы и почему их принимают.
— Простите, Славик, — сказал я. — Всего вам хорошего.
Я проскользнул боком в подъезд и на своём этаже выбросил фиалки в мусоропровод. На душе сделалось так тяжело, будто вместе с цветами выбросил ещё что-то, дорогое-дорогое, без чего и жить нельзя, наверное. Осторожно, стараясь не греметь, вставил ключ в замок, открыл дверь и почти на цыпочках стал красться в свою комнату.
