Теперь мне ясно видны эти мастера жизни, настойчиво и упорно учившие меня тяжкому ремеслу бытия; вот проходят у меня перед глазами десятки героев моих романов и пьес, эти мужчины и женщины, сотворенные из бумаги и чернил, люди, управляемые, казалось бы, лишь моей авторской волей, покорные моей прихоти, как марионетки, чьи поступки и поведение не могли влиять на меня сильнее, чем противодействие ниточек, за которые я дергал, приводя их в движение. И первым из них, несомненно, был среднего дарования портретист, названный мною просто Х., главный герой истории, которую, наверно, есть основания считать двойной инициацией (его собственной, но и в известном смысле моей тоже), истории, озаглавленной “Учебник живописи и каллиграфии”; это он, мой персонаж, преподал мне азы простого и честного искусства отмечать и признавать, не сетуя и не ропща, собственную ограниченность: поскольку я не мог и не надеялся преуспеть, шагнув за пределы своей маленькой сюжетной “делянки”, мне оставалось лишь одно — копать, копать все глубже и глубже, с тем чтобы докопаться до самых корней. До моих корней — но и до корней мира, если позволительна подобная неумеренность амбиций. Разумеется, не мне оценивать, сколь плодотворны были результаты этих усилий, но сегодня я считаю совершенно очевидным: моя работа с той поры и доныне этому принципу подчинена, эту цель преследует.
Затем пришел черед жителей провинции Алентежо, того самого братства обреченных работать на земле, к какому принадлежали мои дед Жеронимо и бабка Жозефа, простые крестьяне, вынужденные продавать силу своих рук и свой труд за такую плату и на таких условиях, которые иного названия кроме “подлых” не заслуживают: они отдавали меньше даже чем за бесценок то, что мы, люди, гордящиеся своей цивилизованностью и культурой, любим называть — смотря по обстоятельствам — бесценным, священным, высшим даром. Пришел черед простых и хорошо известных мне людей, замороченных церковью, с которой государство и латифундисты по-честному делились и властью, и барышами, этой властью доставляемыми, людей, находящихся под неусыпным присмотром полиции, так часто становившихся невинными жертвами произвола и неправедного правосудия. Жизнь трех поколений крестьянской семьи Мау-Темпо от начала нашего века до Апрельской революции 1974 года, свергнувшей диктатуру, прослеживается на страницах романа под названием “Поднявшиеся с земли”, и эти-то вставшие во весь рост люди — сначала реальные, а потом выдуманные мной — научили меня терпению, научили доверять времени, полагаться на него, ибо время разом и строит и разрушает нас затем, чтобы выстроить и снова разрушить. Не вполне, пожалуй, усвоено и воспринято мною лишь одно, одно-единственное их свойство, благодаря тягчайшим испытаниям превратившееся в достоинство, — это естественная, а не показная суровость в отношении к жизни. Приняв, однако, в расчет, что затверженный урок и сейчас, по прошествии двадцати с лишним лет, не изгладился из моей памяти, что ежедневно я ощущаю в душе его настойчивое и требовательное присутствие, хочу сказать: я вовсе не утратил надежды на то, что хоть чуть-чуть приближусь к образцам этого величавого достоинства, явленным мне когда-то в безмерном пространстве равнин Алентежо. Время, впрочем, покажет.
