Козодавлев буквально подтащил Радищева к державинской компании.
— Гаврила Романович, вы знакомы? — обратился он к поэту.
Тот повернулся к Радищеву.
— Александр Радищев? Честь имею кланяться.
Дмитревский последовал примеру Державина и тоже поклонился, но Богданович даже головой не кивнул.
— У нас с Александром Николаевичем в Лейпциге пути сошлись, — сказал Козодавлев.
— Сие ты мне уже сказывал, государь мой, — сказал Державин. — Кстати, Радищев, это вы написали о… как его? — Он посмотрел на Козодавлева.
— О Федоре Васильевиче Ушакове, — подсказал тот.
— Чем же он заслужил описание своего жития?
— Своим дарованием, — сказал Радищев. — Ушаков был предназначен для великих дел.
— Да, но их следовало бы совершить, дабы остаться достойным жизнеописания.
— Смерть тому воспрепятствовала.
— Так-с, так-с. Не думаю, Радищев, что вы начали удачно. Попробовали бы лучше писать стихи. Вон Дараган, ваш подчиненный, строчит да строчит, глядишь, что-нибудь и выйдет.
— Гаврила Романович, — сказал Козодавлев, — а что вы скажете о том сочинении, что я вчера вам привез?
— Я прочел десятка два страниц. Задира какой-то пишет.
— Какой-нибудь маленький Вольтер? — лениво усмехнулся Богданович.
— Да уж не автор «Душеньки», — сказал Державин. — Рычит, как Мирабо. Сдается, нападает на всю вселенную.
— Любопытно, — сказал Дмитревский. — Не дадите ли почитать?
— Надобно самому сперва откушать, чтобы знать, чем вас угостить.
Тут опять вклинился Козодавлев.
— Ипполит Федорович, — обратился он к Богдановичу, — я на днях перечитал некоторые стихи из вашей «Душеньки». Какая прелесть! Какая услада!
Богданович недовольно сморщился, махнул рукой.
— Ах, оставьте! «Душенька» — просто шутливая повесть в стихах, а вы уж превозносите ее до небес. Черт знает что… — ворчал баловень славы.
— Да, так вы не досказали, Иван Афанасьевич, — сказал Державин Дмитревскому. — Что же дальше с вашей милой Урановой?
— Дальше?.. — сказал актер, и по тому, как многозначительно прозвучало это слово, все поняли, что сейчас он сообщит что-то необычайное.
Державин и Козодавлев повернулись к нему, вернее, отвернулись от Радищева, и он остался за их спинами.
Он рванулся с места и быстро пошел прочь, но не к выходу, а в другой конец зала. Он понял, что ошибся в направлении, когда очутился в освещенном люстрами коридоре с дверями по сторонам. Коридор уходил вдаль, пересекая там залы. Радищев остановился. За дверью справа слышались щелчки бильярдных шаров, а в левой комнате было тихо, и он, подумав, что она проходная и ведет вниз, в сени, заглянул в нее. Тут он увидел людей за ломберным столом. Их было человек десять, но играли четверо, остальные сидели совершенно неподвижно и жуткими завороженными глазами следили за каждым движением игроков — разыгрывалась, вероятно, безумная ставка. Все молчали, ожидая исхода игры. Радищев остался в дверях, пораженный не столько этой дикой картиной, сколько тем, что в числе заколдованных наблюдателей сидел знакомый кудлатый парень в затасканном сюртуке и с розовой косынкой на груди. Безмолвие длилось несколько минут. Потом раздался настоящий взрыв: люди за столом разом ахнули, загалдели и задвигались. Решилась чья-то судьба, кто-то, возможно, ухнул в страшные долги или, наоборот, выиграл право пуститься в неслыханный кутеж. Радищев в этом не разобрался, да ему и не хотелось знать, на чьей стороне оказалась фортуна. Он подошел к столу и тронул за плечо полнотелого кудлатого парня.
