— Осип Петрович, о «Житии» вы вовсе не то думаете, что́ сейчас говорите.
Козодавлев покраснел.
— Еще одна сплетня, это уж ваша госпожа Ржевская, — заговорил он. (Ага, оказывается, ты и после разговора в трактире поносишь меня, подумал Радищев.) — Не поняла она меня, ваша любезная Ржевская, — продолжал Козодавлев. — То было опять же в доме Державина, там сидели некоторые господа… Не буду их называть, чтобы не путать, однако ж могу заметить, что далеко не твои друзья… пожалуй, даже недоброжелатели, то есть из тех, кого тебе следует остерегаться, вернее, не тебе… а мне за тебя, как там складывалось. Так вот, они начали хулить твое «Житие», ну, я вроде бы стал соглашаться, поддерживать их, а для чего? Да для того, чтобы заступиться п о т о́ м, когда выйдет твое новое сочинение, на которое непременно станут нападать, и вот тут-то я выступлю. Выступлю печатно, якобы совершенно беспристрастно, и выйдет весьма убедительно, я выиграю, поскольку раньше-то поругивал тебя, а теперь защищаю, значит, верно защищаю, не по дружбе, только в рассуждении истины. Разумеешь?
— Нет, не разумею, — усмехнулся Радищев.
— Боже мой, неужто сомневаешься в моей искренности? Я был, есть и буду твой друг. Я, а не госпожа Ржевская.
— Послушайте, Глафиру Ивановну не трогайте.
— Ну, ну, не трогаю, понимаю, насколько она дорога вам с Елизаветой Васильевной.
— У Елизаветы Васильевны нет более преданной подруги. Они в Смольном жили как сестры.
— Да, но и мы с тобой не вчера узнали друг друга. Ах, Александр, знал бы ты, как я стою за тебя! Разумеется, только там, где есть смысл стоять. Гавриле Романовичу, когда он один, говорю о тебе непрестанно. А что такое Державин? Скала! Вот и не у дел нынче, но силу имеет необыкновенную. Правдой не поступится и перед самой государыней. Она иногда боится с ним встречаться. И все же принимает. — Козодавлев окончательно выпутался из неловкого положения и уже не нес околесицу. — Принимает, ибо хорошо сознает, что только Державин не боится ей высказать истину. Отчего бы тебе, государь мой, не сойтись с ним поближе? А? Он высоко тебя ценит. Нет, батенька, не чуждайся, преподнеси-ка нам с Гаврилой Романовичем свою книгу. Ну чего ты задумался? — Козодавлев встал, шагнул к Радищеву и положил руки ему на плечи, склонившись. — Отчего ты грустен, мил друг? Ведь пришел твой час. Завтра о тебе заговорят во всех петербургских гостиных. — Он убрал руки с плеч и заходил по комнате. — Книга уже в лавке, и ее моментально раскупят. Рад я за тебя, Александр, но, признаться, зело завидую. Иду следом за тобой, и в каких-то пунктах мы даже сходимся. Ныне мы оба коллежские советники, оба кавалеры ордена святого Владимира. Ты директор Санкт-Петербургской таможни, я директор санкт-петербургских училищ. Но тут сходство-то, кажись, и оканчивается. Если уж так заговорили о твоей первой книжке, то «Путешествие» растревожит умы не на шутку. А что у меня? Написал комедии — их тут же забыли, опубликовал большое рассуждение о народном просвещении — оно никого не задело.
