— Нет, Козьма Иванович, — сказал Радищев, — вы не болтаете, а говорите весьма резонно. Со шведами далеко не кончено. Будут еще с ними страшные битвы. Державина видели?
— Видел, он обещал поговорить с государыней… Господи, Александр Николаевич, я ведь шел к вам с вестью! Остолоп, с этого и должен был начать. Видел вчера вечером раненого офицера. Он из морских батальонов принца Нассау. Я кое о ком разузнал у него. Братец ваш в полном здравии.
— Да, Степан жив? — Радищев быстро вышел из-за стола и схватил прапорщика за руку. — Жив, говорите? Спасибо, друг, большое спасибо за такую весть. Как хорошо, что вы разузнали!
Дараган счастливо улыбался.
Радищев вернулся к столу и вынул из ящика книгу.
— Позвольте вам презентовать, — сказал он.
Дараган взял книгу и стал ее рассматривать.
— «Путешествие из Петербурга в Москву», — прочел он вслух. — Чье путешествие? Ваше?
— Нет, я ведь не путешествую.
— Да, вам некогда путешествовать, — сказал прапорщик. — «Чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй», — прочел он эпиграф. — Что обозначают здесь эти слова Тредиаковского?
— Думаю, надобно прочесть все, чтобы понять их смысл.
— Александр Николаевич, я ведь догадываюсь, чье это сочинение.
— А вы не гадайте. Автор сам откроется, коли книгу не обругают.
— Да, да, гадать не следует. Неприлично расспрашивать-то. За книгу сердечно благодарю. Душевно тронут.
Когда он ушел, Мейснер посмотрел на Радищева и пожал плечами.
— Не разумею, зачем вы это сделали, — сказал он. — Человек пишет льстивейшую оду монархине, а вы ему свое «Путешествие».
— Дараган не из предателей. Он во многом наивен и смешон. Это пройдет. Прапорщик выйдет на путь праведный.
— Ну-ну, ждите, а он тем временем будет строчить на вас доносы Шешковскому.
— Не думаю. Вы, сударь, совсем изверились в людях.
— Некому верить. Во всем Петербурге десяток честных человек.
Радищев не успел возразить, потому что к нему зашел американский торговый корреспондент с разными коммерческими предложениями и разговором о таможенном тарифе, и эта беседа должна была затянуться не меньше как на час, так что Мейснеру пришлось удалиться, а к советнику, едва он разговорился с американцем, явился контролер, который привел с собою экспедитора, пойманного на тайной сделке с русским купцом. Радищев сказал контролеру, чтобы зашел попозднее, и продолжал разговор с американцем, и, выслушивая его протест против высокого тарифа, одновременно думал, почему это он, таможенный советник, всегда беспощадный ко всякому плутовству, постеснялся при иностранце (тот понимал по-русски) говорить с контролером о вскрытом отечественном мошенничестве, тогда как полчаса назад послал в Берлин книгу, в которой обнажены страшнейшие российские пороки. Да, противоречив человек! Но, может быть, тут нет никакого противоречия? В книге он раскрыл безобразные порядки империи, а здесь постыдился выказать недостатки русского человека, о ком так плохо может подумать чужеземец, неспособный понять, что пороки людские коренятся в порочном общественном устройстве страны… Ладно, размышления в сторону, надобно все-таки внимательнее слушать американца, чтобы потом доказать ему справедливость русского таможенного тарифа, в составление которого вложен и твой немалый труд, коллежский советник.
