В кабинете, чувствуя себя странно спокойным, он неторопливо снял с себя сюртук и шляпу, сел, как обычно, за стол, для чего-то подвинул к себе чернильницу и стакан с перьями.
— Итак, господа, — заговорил он шутливо-официальным тоном, — что вы имеете сообщить мне?
— Вчера вечером меня вызывали к обер-полицмейстеру, — нарочито резко сказал Мейснер, не любивший шуток даже в доброе время.
— Уже вызывали? Значит, колесо закрутилось? Я полагал, что это начнется чуть позднее. И что же вы поведали нашему почтенному Никите Ивановичу?
— Я показал, что автора «Путешествия» не знаю.
— А не придется ли вам потом изменить свое показание?
— Буду стоять на своем до конца.
— Спасибо, дорогой Иоганн. В цензурном деле вы обвели Рылеева, может быть, обведете и в следственном. Только едва ли нам удастся скрыть автора «Путешествия».
В дверь кто-то заглянул, но Радищев не разрешил войти, чего раньше никогда себе не позволял.
— Благодарю вас, мои верные друзья, — сказал он, когда дверь закрылась. — За все благодарю. Не поминайте лихом. И старайтесь, сколь можете, блюсти порядки в таможне. — Он вынул из кармана атласного камзола часы. — Ага, время близится к полудню. Попрошу вас оставаться на своих служебных местах. У нас ничего особенного не произошло. Решительно ничего. Понимаете? Держитесь спокойно. Александр Алексеевич, не зайдешь ли со службы ко мне?
— Непременно зайду, — сказал Царевский.
Радищев вышел из-за стола.
— Прощайте, мой добрый мрачный Иоганн. — Он обнял Мейснера. — Спасибо за все услуги. Дай Бог вам сохранить семью. Ну ступайте, друзья… Да пригласите, пожалуйста, ко мне секретаря и кассира.
Когда секретарь и кассир явились, он попросил их приготовить завтра к полудню сведения о таможенном сборе за июнь.
— Я что-то занемог, — объяснил он, — но во второй половине дня приеду в таможню, если удастся. Надеюсь, господа, что вы так же честно, как до сих пор, будете служить таможне и способствовать приращению казенных доходов. Это я на тот случай, если надолго отлучусь. Нехорошо себя чувствую. Пойду домой, полежу.
В его каменном доме теперь жил один Давыд, перебравшийся из людской в комнату камердинера. В эту же комнату он перенес на днях все экземпляры «Путешествия», чтобы надежнее их охранять.
Радищев долго дергал за шнур звонка, покамест Давыд спустился вниз.
— Пожалуйте, — сказал, открыв двери, сонный страж запустевших пенатов, совершенно утративших жилой дух, что можно было почувствовать уже в сенях. — Совсем тут меня забыли, ваша милость, — упрекнул Давыд, поднимаясь по лестнице за хозяином. — Сегодня совсем тоскливо. Утром, думал, вы приехали, гляжу — пустая карета.
