- Что последнее вы помните? – спросил он.
- Что вы имеете в виду? – настороженно спросила Вендерсен.
- Никто из нас не помнит, зачем мы здесь, или как мы оказались в этом месте. Что из последнего вы помните?
Вендерсен подозрительно посмотрела на него.
- Сначала вы, комиссар.
- Да, пожалуй, это неплохая идея, - быстро произнес Маррикус, прежде чем Валемар успел ответить. – Мы расскажем каждый свою историю, и посмотрим, нет ли в них ответа.
Он взглянул на Валемара.
- Вы первый, комиссар. Пожалуйста.
Валемар покачал головой.
- Хорошо, - он посмотрел на ближайшее из мертвых тел. – Я помню…
Он улыбнулся.
- Я помню, что небо было в огне….
Джош Рейнольдс
ЗВЕРЬ В ТРАНШЕЯХ
Небо было в огне.
Сначала я думал, что в этом есть некая поэтичность. Мы были на войне – а когда мы не были на войне? – и мир горел под нашими ногами. Воздух был насыщен дымом, и жар давил на меня, словно рука Бога-Императора. В ушах у меня звенело, но я слышал, как мои люди вопят в траншеях. Они всегда вопили. Кричали и плакали. Мой полк, к большому сожалению, состоял по большей части из трусов и детей.
Феррокритовый настил погнулся подо мной, когда я вскочил на ноги, потянувшись к лазерному пистолету на бедре. Грязь – мы обычно называли ее «супом» по очевидным причинам – кипела под настилом от жара обстрела. Траншея вспучивалась и оплывала, принимая новую форму, пока я пытался пройти по ней в сторону ближайших воплей. Ее стены пузырились, вылезая наружу или проваливаясь внутрь. Феррокритовый настил трескался и разбивался. Иногда целые секции траншеи – и все, что в них было – исчезали в грязевом супе. Словно их никогда и не было.
Война была ненасытным зверем, и она жадно пожирала свою добычу. Целый полк мог погибнуть в одно мгновение, триумф превратиться в трагедию, победа в поражение. И укротить голод войны можно, лишь поддерживая дисциплину. Но дисциплина, как феррокрит, может дать трещины и разбиться, и исчезнуть в грязи – если кто-то не позаботится о ней.
Солдаты суетились вокруг меня, но я едва замечал их – серые тени, их форма покрыта грязью и пеплом, респираторы придавали им одинаковый нечеловеческий облик. Я нечасто надевал свой респиратор, хотя мои легкие и нос горели от жара. Я хотел, чтобы солдаты видели меня. Видели мое лицо. Видели, что я не такой как они. Им необходимо было напоминать об этом. Мне самому было необходимо об этом помнить. Дисциплину следовало поддерживать на должном уровне.
Кашляя, я шагал по траншее, расталкивая солдат. Они не протестовали, или я просто не слышал их. Они видели мое лицо, видели высокую фуражку и черную шинель – хотя и запачканную грязью – и знали, кто я. Они знали, кто я есть и что это означает. И они успокаивались и возвращались на свои места. Как и положено хорошим солдатам.
