Я сорвал с нее респиратор, но лица у нее не было – мой выстрел превратил его в неузнаваемую массу обугленных костей. Я отвернулся, держа респиратор в руке. Другие солдаты не смотрели на меня, и я был рад этому. Я не хотел видеть эти синие глаза, смотревшие на меня из-за другого респиратора – или, может быть, из-за всех их сразу. При этой мысли я содрогнулся от отвращения.
Я взглянул на мертвое тело, и увидел, что грязевой суп уже поглощает его. Поле боя было алчным. И когда пушки начали стрелять снова, я знал, что ему сегодня достанется много еды, как и во все предшествующие дни. Подняв взгляд, я увидел, как небо снова охватил огонь, и ощутил, как моя неуверенность сгорает в нем.
Происходило что-то странное. Я чуял это по запаху в воздухе, смешанному с дымом и зловонием смерти. Полковник был чем-то встревожен. И, похоже, у него были на то основания, хотя причины этого пока были неясны. И поняв это, я возликовал. Ведь это как будто сам Бог-Император говорил со мной. Я еще не мог слышать Его голос достаточно ясно. Пока не мог. Но я услышу Его.
И сделаю то, что Он повелит.
После этого полковник вызвал меня. Словно я был лишь еще одной шестеренкой в военной машине. Конечно, я понимаю. Две публичных казни, одна почти сразу после другой. Да, тут требовалось подтверждение со стороны старших офицеров. Когда-то это было не нужно. Но те времена прошли, и обстоятельства изменились, хотя и не к лучшему.
Это было не просто ради блага полка, но и сигнал мне. Напоминание о том, что если я превысил свои полномочия, меня заменят новым комиссаром. Таков порядок. Если я превысил полномочия. Если я был неисправной шестеренкой. Но это было не так. Я исполнял свой долг. Как всегда. И не моя вина, что они не могли понять этого.
Я уже потерял счет, сколько раз полковник вызывал меня, чтобы сделать выговор в присутствии своих подчиненных. Я энергично исполнял свой долг, и это требовало, чтобы и полковник был энергичен в исполнении своего долга. Или, по крайней мере, выглядел таковым. Думаю, что он был благодарен за такую возможность. Леность не менее опасный порок, чем распущенность или ересь.
В командирском бункере было больше людей, чем обычно во время моих визитов. Он был полон потных тел, покрытых грязью и неотличимых. Воздух был более затхлым, чем обычно, и я подумал, что очистители снова неисправны.
Никто не носил респираторов, но их бледные лица в тусклом свете были для меня такими же одинаковыми. Вероятно, и я выглядел так же, за исключением высокой фуражки и шинели. Это было напоминание, что я не такой, как они. И в глазах некоторых из них я увидел взгляды, которые мне не понравились.
