– Не сообщил, Энж. Ее уже нет, – наконец проговорил он.
У меня внутри все похолодело, едва успокоившееся сердце пропустило удар. Тук-тук. Тудум. Тишина. Тук-тук-тук. Тишина. Тишина…
– Я… извини, пожалуйста, – пробормотала я, опуская пылающее лицо.
Звякнула о стол отставленная чашка, ножки стула царапнули по полу. Стас подошел ко мне и остановился напротив, совсем близко. Стало неуютно. Казалось, он сейчас схватит меня за шкирку и выставит за дверь – на этот раз даже сбегать не придется. Однако ничего подобного не происходило, а спустя несколько секунд Соломинцев присел на корточки и оперся руками о мои колени.
– Эй, Энжи, все нормально. – Стас заглянул мне в лицо. Провел ладонью по моей щеке, убирая волосы. Больно, но прячет это? Или на самом деле смог отпустить?
– Я…
– Честно, все нормально. Я скучаю, но мама бы очень расстроилась, если бы узнала, что из-за нее грустят самые близкие и дорогие люди. Мы должны жить дальше.
Стало тяжело дышать, глаза жгло от подступающих слез. Господи, вот почему он всегда так непередаваемо и раздражающе весел? Улыбается, смеется, строит из себя шута? Потому что, если ему будет грустно, мама расстроится.
Я всхлипнула. Стас склонил голову набок, смотря мне прямо в глаза; пальцы коснулись моей ладони, сжали ее – осторожно и нежно. В ответ захотелось крепко-крепко обнять его, потрепать по волосам, как мальчишку. Я сглотнула. И не только как мальчишку. Было бы приятно запутаться пальцами в прядях, чуть потянуть их вниз… я зажмурилась, отгоняя наваждение. О боже, Энжи, нет!
– А что… случилось? – Вопрос сам сорвался с губ.
– Знаешь, я очень люблю море. Точно знаешь, ты же рисовала меня тогда, у воды. – Я смутилась, а Стас опустил голову еще ниже, практически кладя ее мне на колени, и переплел свои пальцы с моими. – Это пришло еще в раннем детстве, от мамы… Она всегда приводила меня на море и говорила: там, далеко-далеко, у самого горизонта, остаются все любящие море: мои прабабушка и дед и многие-многие другие… Обещала, что она тоже когда-нибудь будет там, и я буду смотреть на волны и знать: мама по-прежнему со мной, пусть не рядом. Со смехом порой говорила, что жаль, нельзя, когда придет ее время, шагнуть в воду и раствориться морской пеной. А я проникся.
Красиво – и почему-то болезненно. Главное в рассказе еще впереди, и, боюсь, после такого начала мне он не понравится. Стас покачал головой, я же, не зная, как еще подбодрить, крепче сжала его пальцы. Может, и зря я начала этот разговор? Но жалкая, очарованная Соломинцевым душонка была в восторге, что теперь я знаю о нем гораздо больше, чем все фифы из отдела.
