Нет ничего хуже, чем стать всадником зимы.
Это наказание.
– Фрея…
И снова прикосновение. Осторожное.
– Я обещала, что ты пожалеешь, князь, – почти улыбаюсь, говоря это. – Я тебя заклинаю, и луна слышит. Лес слышит. Снег и ночь слышат. И стая твоя слышит. И обещаю, что ты потеряешь каждого из тех, кого зовешь своими братьями. Эта ночь повторится сто крат, и каждая заберет зверя. А последним будешь ты.
Он все-таки зарычал, и звериные клыки вошли в мое горло…
***
Первым ушел могучий Ульф – правая рука князя.
Тот самый, что предлагал гнать меня по лесу на потеху стае.
Я очнулась от звериного воя, приподнялась, не понимая. Холодно. Снежно. Вокруг каменные стены, в углу – тлеющий очаг. И шкуры, на которых я лежу, укрытая по самую шею. Тронула горло – повязка из тряпиц. Значит, жива? Но почему? Разве не убил меня князь, разве не впился клыками в горло?
А теперь оно даже не болит…
Приподнялась осторожно, размотала тряпицы. Потрогала. На шее ни рубца, ни раны. Фреи живут долго, но никто не выживает после встречи с всадником зимы.
Странно.
Закуталась в шкуру и побрела к выходу. А на пороге споткнулась – навстречу шагнул князь. Глаза горят на белом лице, во взгляде – губительный холод. А в руке покачивается на кожаном шнурке волчий клык с чужой груди, такой же, как у самого князя. Близкий родич. Брат.
– Что ты наделала, проклятая фрея? – прорычал тот, кто приходит со снегом. – Что ты наделала?!
Дернул мою шкуру, толкнул меня к стене. Я пискнула и вдруг задохнулась. Жар вспыхнул в наших телах одновременно, испепеляя. Князь окинул меня взглядом, тяжело дыша.
– Убью, – прошептал он.
Но почему-то поцеловал.
Эта ночь забрала двоих – Вирена и юного Фая.
Лишь снег остался.
***
Ледяной каменный дом стал моим пристанищем. Князь не нуждался в тепле, и огонь горел только для меня. Я не понимала, почему Терен его каждый день разжигает. И почему приносит мне еду – куски мяса, рыбу, коренья и красные ягоды, которые я не желала есть. Не понимала, зачем тащит все новые шкуры, согревая меня, ведь я не мерзну. И даже не могу умереть, связующее проклятие не позволит. Не понимала, почему защищает от своей стаи, закрывает собой, бережет. Не понимала, почему целует, а не рвет мне зубами горло. Но он целовал. Каждый раз, когда приходил, когда прижимал к шкурам, когда прикасался с обжигающим отчаянием и безудержной страстью. А на утро стоял на пороге, и ветер приносил ему снег – все, что осталось от очередного всадника.
