— Маменька!..
— Уж вы позвольте и мне с ней.
— Ну, как же, само собой. Только мы с вами по отдельности.
Петро вернулся к лошадям, сел на козлы, хлестнул вожжами и подкатил.
— Пожалуйте.
— Маменька!
— Не извольте беспокоиться. Маменька с вами будет в скорости.
— Что же, Зоя, поезжай, господь тебя храни! — Подошла, поцеловала перекрестила и помогла влезть в коробок.
Когда Петр и Зоя уехали, Зыгало передернул плечами, потер ладони и сказал Лаврентьичу:
— А с этими можешь дальше свое распоряженье иметь. Такого барахла не жалко, мало ли ихнего брата перебухали.
3.
Перед самым городом Концов предложил Пустову надеть шубу. Мулек сплюнул и с досадой сказал:
— И зачем человеку ублаженье, коли его на мушку надо. Шубу — за хлопоты, а человека можно и в расход записать.
— Молчи, Мулек, — укоризненно ответил Концов. — Есть у меня голова, знаю, что делаю. Останови лучше.
Мулек осадил лошадей; Концов, барахтаясь, слез на землю и помог высадиться закоченевшему Пустову.
— Ей-пра, зря! Бьют буржуя, ну и бить! Чего там по судам возжаться!
Пустов старался его не слушать, суетливо стягивал шинель, оторвал шинель и, получив шубу, надел ее с таким видом, как будто только что купил в магазине.
— Вы меня простите, — сказал он с виноватой улыбкой, — я у вашей шинели крючок оторвал.
— Пустяки. Мы рвем головы, а извиненья не просим. Потарапливайтесь, ехать надо!
Когда уселись и поехали, Пустов долго пытался заговорить, открывал рот, посматривал на Концова и, наконец, когда колеса уже застучали по мостовой, распахнул шубу и, повернувшись лицом к Концову, прыгающим голосом сказал:
— Вот вы сказали, что людям головы рвете. А вам самому приходилось ли?
— Не приходилось, а если бы пришлось — оторвал бы, кому надо.
— А я рвал, — хлобыстнул через плечо Мулек. — Контра, интеленция, сволочь — головы махонькие, жидкие.
— Некоторым людям, действительно, только и остается, что оторвать голову, потому — с ними и делать-то больше нечего, — сказал Концов.
— Верно! А интеленция все одно, что гнилая картошка. Вывалить ее скорее свиньям — и дух в избе вольготней станет, и пища здоровее.
— Ну, ну, ладно. Куда тебя прет! — оборвал Концов. — Выезжай на Большую.
Ходок, громыхая, завернул за угол и вскоре подъехал к Чека.
Пустова принял дежурный под расписку, и через час его повели на допрос.
— Вы признаете себя виновным?
— В чем?
— В участии в контр-революции.
— Нет.
— Как?! — крикнул следователь.
Пустов посмотрел в серые круглые глаза, открытый красный рот и спокойно заговорил:
