— Негодяй! — шепчут жаркие, сухие губы. — Подлец!
— И совсем это напрасно. Я для вас, можно сказать, от всей души: отделю сына, как полагается, и скотинку дам, и хлеба. А дом в городе, сами баите, у вас собственный. Жизня будет самая настоящая. Теперь время такое, что барышням за мужиками быть выгодней, потому спасенье, ну, и мужикам тоже.
А в горнице зга-згою и тихое:
— Маменька, маменька!..
Зыгало подошел к дверям и крикнул:
— Петро! Время зря не проводи! Скоро разведнится. Я за попом пошлю.
— Ладноть, — ответил сын и, обняв Зою, ласково зашептал. — А ты не убивайся, все это ничего. И даже мне наплевать. А что тятенька меня женить хочет, дак надо же когда-нибудь. И пущай уж лучше на тебе, вон ты какая беленькая да мягкая.
— Зоя! Зоя! — взвизгивает Евдокия Ивановна.
Зыгало срывается с места и, встряхивая полотенцем, говорит:
— Рот завяжу! Удушу, если будешь! Жилы вытяну! Говорю добром, так нет, все свое! А туда же, бла-го-родная! — И подсев на корточки — в самое лицо: — Лучше добром соглашайся, тогда всю власть отдам тебе, на, командуй! И мужа твоего выручу, и вас в город…
А Петр свое:
— Тятенька у меня самоуправный, и перечить ему невозможно. Захотел вот огород копать, — рано, а копают, потому, говорит, арестованных надо использовать. Увидал тебя, пораскинул мозгами, и баста — женись без рассужденья!
Евдокия Ивановна в изнеможении закрыла глаза. Зыгало отошел. Тишина расползлась по дому. И так минуту, две, три. Слышно, как с крыш падают льдинки, звенят и бьются. Небо раздвигает занавес, и земля оживает. Село еще не проснулось и во сне позевывает огородными прогалами.
По вилявым переулкам брякотит ходок. Это Концов настегивает лошадей к дому Зыгало.
У поворота его встретил рыжеголовый и загыгыкал:
— Гы-гы… Ловкачи! Укокали? А где Мулек?
А когда Концов придержал лошадь, рассказал:
— А наши бабничают. Сво-о-лочи! Сыну, значит, дочь, а себе жену.
Концова бросило в жар.
— Врешь!
— Ей-пра! Нас с Дуняшкой выженули. Плакала Дуняшка-то, гы. А я ей тово, гы-гы…
Но Концов не дослушал, он дернул вожжами и резнул по воздуху кнутом.
— Скорей!
С треском осадил у ворот.
— Дзык-дзык-дзык! — зазвенело кнутовище о раму.
Зыгало вскочил, подбежал к окну.
— Кто это? — Дышит жарко, стекло отпотело.
— Это я, Концов. Отвори! Срочная бумага из города.
— Пошел к чорту! До утра подождет.
— Очумел? Чека пишет. Отворяй!
— Чека? — Отошел к столу и, не отдавая себе отчета, увернул лампу.
Подошел к печке, снял пимы, опять надел. Постоял, посмотрел на Пустову, накинул чапан и вышел.
