— Вот ведь, как один, и все не виноваты, кого ни спроси. Он подошел к столу.
— Разреши, товарищ майор, взглянуть, чего своровала? Прочитав Надин формуляр с обвинительным заключением, он стразу построжал и нахмурился.
— Ишь ты! По наговору, скажешь ведь! Человека убили…
— Не убивала я никого!
— Может не убивала, помогала убивать, наводчицей была! А?
— Нет, нет, знать ничего не знала, — возмутилась Надя, еле сдерживая уже готовые брызнуть слезы.
— Что ж, ошиблись судьи? — усомнился майор. — Такого не бывает!
За долгие годы работы в системе лагерей он как раз больше других знал, что так есть и так бывает. Но то касалось не этой, а другой статьи, пострашнее убийства. И, должно быть, было в облике этой девушки, по-ребячьи глупой, что-то, что заставляло сомневаться, и майор внезапно смягчился.
— Вот ты заявление написала, просишься работать по специальности, в театр, а вашего брата туда больше не требуется.
— Не требуется? Как так не требуется? — не поверила Надя.
— Так вот и не требуется! Какие были, всех в зону списали. Даже примадонну Ищенко и ту не оставили. Одни вольнонаемные теперь будут артисты.
Это был удар под дых, устоять на ногах невозможно, и Надя почувствовала, что колени ее вроде как сломались и не стали держать ее. Она бессильно опустилась прямо на пол. Потом, спустя долгое время, Надя узнала, что майор обманул ее. Из театра действительно отправили в зону артистов, судимых по статье 58-й, но уголовный элемент не тронули.
— Вставай, нечего валяться. Вот товарищ капитан с женского лаготделения приехал. Ему нужна экспедитор с малым сроком в хлеборезку.
— Пойдешь? — спросил капитан. — Полсрока отбудешь, расконвоируем. За зону ходить будешь. А петь да плясать в самодеятельности можно. У нас хорошая самодеятельность, правда, одни бабешки, и те политические.
— А чего с ними лялякать? Незачем! — вставил свое слово майор.
— Ты как по части политики? Подкована? А то живо сагитируют и в свою веру обратят — они такие! — предупредил капитан.
«Что такое хлеборезка?» — судорожно старалась припомнить Надя. — «Где-то слышала вроде, надо бы спросить». Но не посмела. Не возьмут еще.
— Пойду! — согласилась она, а про себя подумала: Хоть куда пойду, только бы не оставаться здесь, не видеть Тоську-нарядчицу и татуированного дикаря Ремизова.
— Только вот что, предупреждаю сразу: за недостачу срок намотаю, без жалости. Воровства не потерплю, ясно?
— Ясно!
Стыдно было до слез за такое предупреждение. Обругать бы его, этого капитанишку, последними словами. Но ничего не поделаешь, «всяк сверчок знай свой шесток».
