– О чем вообще ваш роман? – спросил Хауард, откидываясь на спинку стула и глядя на Мориса с таким выражением, какое предполагало, что он не станет возражать, если мальчик, отвечая, примется медленно раздеваться.
– Об Эрихе Акерманне, – ответил Дэш, рьяно подаваясь вперед, и лицо его осветилось воодушевлением толстяка у буфетного стола “ешь-сколько-влезет”.
– Кто такой Эрих Акерманн?
– “Трепет”, – ответил Гор. – Ты его читал.
– Правда?
– Да, и тебе понравилось.
– Ладно. – Хауард на минутку задумался. – Это не тот парень, с кем мы повстречались на том фестивале в Джайпуре, нет? С усами и трубкой? Он еще в неподходящие моменты петь пускался?
– Нет, то был Гюнтер Грасс.
– А, да. Мне он понравился.
Гор поднял бровь. Он не был в восторге от того, что Хауарду нравятся другие писатели, особенно именитые. Хотя ему не сильно-то было по душе и то, что Хауарду нравятся писатели помоложе – те, чья именитость еще впереди.
– На самом деле он не об Эрихе Акерманне, – перебил Морис со сварливой ноткой в голосе. – Серьезно, Дэш, вы бы перестали так говорить. Это, в конце концов, роман. Художественное произведение. Не биография.
– Вы написали роман, персонажем которого является Эрих Акерманн? – спросил Хауард.
– Полагаю, что разумно говорить так, да.
– А он не против?
– Он не высказался ни за, ни против.
– Вам пришлось просить у него разрешения?
– Нет.
– А здесь разве нет нравственного конфликта? – спросил Хауард.
– Вообще никакого, – ответил Дэш. – Применительно к искусству никаких разговоров о нравственности быть не может. Писатель обязан рассказывать историю, которая захватила его душу. Гор, в конце концов, написал об Эароне Бёрре. И о Линкольне. И об императоре Юлиане[30].
– Да, но все они давно мертвы. Акерманн до сих пор жив, не так ли?
– Преподает в Кембридже, – сказал Гор. – Как и Морган когда-то.
– Уже нет, – сказал Морис. – Он ушел. Пока его не уволили.
– О, я не слыхал. Выдавили, несомненно, силы политической корректности и праведного негодования. Бедный Эрих.
– Теперь он живет в Берлине.
– Вернулся туда, где начиналась его история.
– Бедный Эрих? – переспросил Дэш, подаваясь вперед над столом. – Гор, вы только что произнесли “бедный Эрих”? Вы разве за новостями не следите? Не знаете, что он сделал?
– Читал кое-что, – пренебрежительно ответил Гор. – Какие-то газетные колонки, а также проглядел типично слабоумный очерк, который Вулф написал в “Нью-Йоркское книжное обозрение”[31]. И, насколько я могу судить, половина романистов всего мира загомонили со своими мнениями, что каждому предоставили их положенные несколько минут публичности. Гнев свой все выражают наперебой, кто кого перекричит! Насколько мне известно, Беллоу – единственный, кто высказал по этому поводу хоть что-то разумное.
