Джим хлопает черной ладонью по столу.
— Хватит изображать идиота, Ник Райт. Или как тебя правильно называть… Райтов?
— Райтов — фамилия моего деда.
— Знаю, знаю, — щерится он.
— Вы что, не любите русских? Вы расист?
На этот вопрос он не отвечает, еще бы, тут наверняка видеокамеры и все записывается. Он складывает руки на груди и начинает говорить чуть более спокойно:
— Вас было пятеро, и вашей банде уже почти год. Все участники вооруженного налета задержаны, причем один уже дал показания не в твою пользу.
Джим говорит, а мое сердце стучит все громче. Получается, что никому не удалось уйти, и выгораживать Мэг и Ганка бессмысленно, так я просто увеличиваю себе срок. А может все это просто полицейская ложь?
Джим продолжает:
— На пистолете, обнаруженном на месте преступления, твои отпечатки пальцев. И нам хорошо известно, что из этого же пистолета полгода назад, а если точнее, двадцать третьего декабря, накануне Рождества… Кстати, что ты делал двадцать третьего декабря прошлого года?
Каждое слово входит в меня, как пуля. Я пытаюсь защититься, нарастить на себе броню, стать холодным и презрительным, но все без толку. Будто корабль, изрешеченный снарядами, я набираю воду и тону. Смотрю наверх, хватаю воздух разинутым ртом, но погружаюсь все глубже.
На складе у меня не было пистолета! Или это все же полицейский блеф? Джим отрабатывает типовую схему: «Твой друг, такой плохой, уже сдал тебя, рассказал, какой ты злодей и что сделал, а ты по-прежнему его выгораживаешь, дурачок. Но у тебя есть шанс скосить срок чистосердечным признанием». Напарнику при этом говорится то же самое, и преступники оговаривают друг друга, злятся и выдают информацию. Я же слышал о методах работы копов. Не факт, что Ганка и Мэг поймали, совсем не факт.
Но червяк сомнений уже поселился во мне и начинает работать. А что, если Джим не врет, и мои подельники меня сдали? Пока, сбитый с толку, я мечусь от мысли к мысли и думаю, как вести себя и что говорить, он продолжает, тыча в меня пальцем:
— Строишь из себя умника, Райт? Думал, так и не найдем тебя? — он впивается в меня взглядом. — Так что ты делал двадцать третьего декабря две тысячи двадцать восьмого года?
В его глазах неподдельна ненависть, и это удивляет. Как будто в этом деле для него есть что-то личное.
— Хватит шить мне дело! — я уже почти кричу. — Я не помню, что делал в тот день! Это было слишком давно!
Джим достает из ящика распечатки с изображением каких-то людей, швыряет передо мной и начинает показывать по одной: седовласый мужчина сверкает голливудской улыбкой, кудрявая полноватая женщина лет сорока, две молоденькие девушки в обнимку, блондинка и шатенка.
